Сегодня день памяти Пушкина. 

Я помню, как С.А. в предисловии к своей монографии о Пушкине написал, что всхлипы и вскрики экзальтированных дам (пусть даже и поэтических) по поводу его творчества, жизни и смерти – «Мой Пушкин! Нет, мой!» – выглядят всегда неуместной безвкусицей.
Это всё не о нём – о них.

Пушкин – для всех по-прежнему. 

Помню, в конце 80-х издательство (кажется, это была «Правда») выпустило сборник, в котором собрало документы и материалы о последнем годе жизни Пушкина с одноименным названием. Первый раз я прочла его тогда же, и потом перечитывала несколько раз, уже будучи взрослой и работая с рукописями в архиве. Точно могу сказать, что с публикаторской точки зрения издание было сделано отлично: вторая часть сборника полностью состояла из переписки Пушкина с родными и друзьями, свидетельств очевидцев преддуэльной истории, была воспроизведена хронология событий самой дуэли – с почасовой датировкой и подробными комментариями.

Был там опубликован и пасквиль с иллюстрацией. Полулист плотной писчей бумаги с водяными знаками, четкий почерк, почти печатные буквы (мы бы теперь назвали его «полупринт») – и оскорбительно-крупный росчерк в конце. На последней завитушке клякса.

Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне...

Догнали. 
Принято думать, что Пушкин погиб в пору своего зрелого расцвета – и потому, что люди тогда становились зрелыми гораздо раньше, и потому ещё, что для людей такого масштаба интенсивность проживаемой ими жизни ярче и выше.

И всё-таки, дожив до пушкинского возраста, я понимаю, что 37 – это очень мало.

А Пушкину светлая память.

Без него невозможна никакая разумная русская жизнь.