Стимпанк, ретрофутуризм и всё, что вокруг него

На самом деле, со Стимпанком (или Паропанком, или и вовсе Киберпанком) всё просто.

Это отлично оформленная газогенераторная иллюзия того, что «было бы, если…» – с массой произвольных научных допущений, в которых причудливо перетасовываются имена Николы Теслы, Эдисона, Гей-Люссака, Гаусса – и Дарвина, и Верна, и Кэрролла, и сотен других, и в особенности тех, кто творит новые формы художественности, активно прибегая к языку науки. Иными словами, это такой абстрактный Паганель, или профессор Челленджер, которому вздумалось вдруг построить летательный космический аппарат с ламповым двигателем, и при этом он не утратил ни своей изысканной живости манер, ни чудаковатого старомодного остроумия, столь любезного сердцу всякого ботаника. Паганель – это новый Джон-Мщу-За-Науку перед лицом коллективного же невежды.

Собственно, Стимпанк – это апология фантастического во всех сферах искусства, но прежде всего, конечно, в литературе. Стимпанк – это восстание добрых машин, которые пришли служить людям и могут защитить людей от них же самих, то есть, действуют не в ущерб им, а во благо.

Оттого стимпанковское стремление «делать добро» (и Лига выдающихся джентльменов тому яркий пример) выглядит на фоне угрожающего скрежета металлических (а точнее, жестяных, зачастую ветхих, но от этого не менее грозных) механизмов такой неизменно-трогательной викторианской/эдвардианской сказкой: ведь что она, как не вечная человеческая тоска по утраченной добродетели, оформленная по всем правилам хорошего тона.

Западноевропейской литературе в этом смысле пришлось гораздо легче, чем русской: в то время, как литература русская вовсю билась и мучилась над разрешением проклятых вопросов, западноевропейская не забывала и о вопросах детских – вернее, уже полудетских-полувзрослых, когда хочется крушить, ломать – но и мастерить, и созидать. Отсюда и Паганель, и инженер Сайрес Смит, и Рафлз Хоу, и профессор Челленджер. Хорошие герои – люди действия, интеллектуалы «от железа», которые «здесь и сейчас», и им не до рефлексий. Настоящие стимпанкеры, что уж там.

А что  же с русским Стимпанком? Возможен ли он? Ну это как посмотреть.

Что до русской развлекательной фантастики в XIX веке – причем, полноценной, а не «низкожанровой» – как-то изначально не сложилось, хотя предпосылки были. Не помог и замечательный пример В. Ф. Одоевского с его «Косморамой» и «4338-м годом». Не задалось. То ли замысел показался публике слишком мелким, то ли воплощение слишком странным, но прорыва не произошло.

Был еще Штольц – вроде бы, и умница, и деятельный человек, а всё в нем не нравилось, казалось неестественным. И неделикатный он, и черствоватый – одним словом, «не то». И самодовольного прогрессиста Базарова туда же. Кирсанов, Лопухов и Вера Павловна? Полноте, им бы в хитросплетеньях собственных чувств разобраться – не годятся. Рахметов – чудак-одиночка, за таким не пойдешь.

Потом грянул двадцатый век, и ситуация начала меняться: многие писатели начали пробовать себя в этом жанре, некоторые – довольно успешно. Но всё-таки тема до сих пор казалась мелкотравчатой и не заслуживающей пристального внимания.

Последовавшие затем годы бурь и революций коренным образом изменили и ситуацию в литературе: фантастика с её активной позицией «рукотворного чуда» прижилась и стала развиваться – не только в России, но и в Восточной Европе: «Рур» Чапека чем не чешский Стимпанк. Время футуризма (пока обычного, а не ретро-), конструктивизма (у нас и в Баухаузе) и авангарда, когда художник Татлин мог одновременно конструировать и летательные аппараты (ле-татлины), и одежду,  иначе, как прото-стимпанком, не назовешь.

Одним из самых лучших и совершенных писателей-авторов русского Стимпанка на все времена для меня был и остается Андрей Платонов. Именно он поднял язык «машинного сердца» на недостижимую и до сих пор высоту. Такому писателю позавидовала бы любая страна, и я счастлива, что Андрей Платонов – настоящий русский писатель.

И еще стимпанкерский, конечно, тоже.

Потом русская советская фантастика пошла своим путем – я называю его «путем завлаба» – но об этом уже как-нибудь в другой раз.