Сегодня в галарее моих любимых странных викторианских фото наткнулась вот на этот дагерротип — красивая женщина в строгом темном платье печально смотрит в объектив, а на подбородке у нее виднеются какие-то непонятные знаки:
Фотография была снята в 1857 г.: изображена на ней Олив Отман, девушка из Иллинойса, которая в возрасте 14 лет вместе со своей сестрой была захвачена индейцами из племени явапай в плен, затем продана ими племени мохаве, у которых она провела пять долгих лет (младшая сестра умерла от голода). Индейцы мохаве сделали на побородке Олив специальную голубую татуировку, которую сама она позже маркировала как "рабскую", но впоследствии выяснилось, что эти татуировки были у всех членов племени: считалось, что они облегчают жизнь в загробном мире.
Подробнее о ее незаурядной судьбе можно узнать в этой книге, ну а краткая история злоключений Олив Отман у мохаве есть, например, в английской Википедии. Мне же ее биография напомнила о другой героине,
светлокожей Ли Ван из одноименного рассказа Джека Лондона: так же, как и Олив, маленькая белая девочка была похищена индейцами, воспитана по индейским законам, а затем отдана замуж. Ли Ван — так зовут молодую женщину — все время мучают странные сны, не то видения, не то реальные смутные воспоминания о раннем детстве среди белых людей. И вот волей случая она попадает в дом к белым — и к ней вдруг возвращается память о своем вполне реальном прошлом: она узнает окружающие предметы и называет их по-английски:
Но Ли Ван была и нема и глуха, она не понимала, что ей говорят. Неудача сломила ее. Как заставить этих женщин признать ее своей соплеменницей? Ведь она-то знает, что они одной породы, что они сестры по крови. Глаза Ли Ван тревожно блуждали по занавескам, по женским платьям на вешалке, по овальному зеркалу и изящным туалетным принадлежностям на полочке под ним. Вид всех этих вещей терзал ее, ибо она когда-то уже видела подобные им, когда смотрела на них теперь, губы ее сами складывались для слов, которые рвались из груди. И вдруг что-то словно вспыхнуло в ее мозгу, и вся она подобралась. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки, потому что теперь ее непременно должны понять, а не то... И, вся содрогаясь от подавленных рыданий, она овладела собой. Ли Ван положила руку на стол.— Стол, — произнесла она ясно и отчетливо. — Стол, — повторила она. Она взглянула на миссис Ван-Уик, и та одобрительно кивнула. Ли Ван пришла в восторг, но усилием воли опять сдержала себя.— Печка, — продолжала она. — Печка.С каждым кивком миссис Ван-Уик волнение Ли Ван возрастало. То запинаясь, то с лихорадочной поспешностью, смотря по тому, медленно или быстро восстанавливались в памяти забытые слова, она передвигалась по хижине, называя предмет за предметом. И, наконец, остановилась, торжествующе выпрямившись, подняв голову, гордая собой, ожидая признания.— Кошка, — сказала миссис Ван-Уик, со смехом отчеканивая слова внятно и раздельно, как воспитательница в детском саду. — "Ви-жу-кош-ка-съе-ла-мыш-ку".Ли Ван серьезно кивнула головой. Наконец-то они начали понимать ее, эти женщины! От этой мысли темный румянец заиграл на ее бронзовых щеках, она улыбнулась и еще резче закивала головой.©
Чуда не произошло: белые прогоняют Ли Ван, и, в отличие от Олив Отман, она вынужденно возвращается к жизни в индейском племени — скорее всего, навсегда. Читать концовку этого рассказа мне было особенно мучительно: человека дважды обрекли на то, чтобы прожить чью-то чужую жизнь. К счастью, у реального прототипа после освобождения из плена злоключения закончились; осталась лишь голубая татуировка, как напоминание о тяжести лет, проведенных в неволе.
No comments :
Post a Comment