О соловьевском грянувшем хаме

Одного бойтесь — рабства и худшего из всех рабств - мещанства и худшего из всех мещанств — хамства, ибо воцарившийся раб и стал хам, а воцарившийся хам и есть черт — уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, — грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам.©

Вот и поди разберись, зачем вообще я это сделала — начала смотреть соловьевскую "Анну Каренину". Причем, никто ведь не неволил; меня честно предупреждали: если рассудок и жизнь дороги Вам, держитесь подальше от ничего хорошего не жди. Да вот дернула меня нелегкая, и оскоромилась. Оправданий себе теперь не нахожу — честно выдержала первые полчаса, а потом силы иссякли, и я отключила видео произвела санобработку помещения и продезинфицировала все открытые участки кожи.

Ну что сказать. Буду краток©: это ад. 

Об этой экранизации бессмысленно рассуждать с точки зрения режиссуры, операторской работы или игры актёров — просто потому, что здесь нет ни первого, ни второго, ни третьего. Всё, что есть, ни к роману Толстого, ни к авторскому прочтению классики никакого отношения не имеет: мы видим кривляющихся лакеев из передней, которые по какой-то непонятной причине напялили на себя господское платье и пытаются изобразить "блаародных" по собственному разумению, да только вот незадача: нечистое исподнее постоянно вылезает ветошью наружу, да и привычка сморкаться в кулак тоже никуда не делась — с тою лишь разницей, что теперь вместо кулака мосфильмовская скатерть, долженствующая символизировать дворянский уют™. 

Если я правильно поняла, муза режиссера Соловьева, снявшего "Сто дней послед детства", "Станционного смотрителя" и "Наследницу по прямой", от тоски и невостребованности ушла в неконтролируемый запой, и всё, что мы видим на экране — отходы жизнедеятельности судороги её воспаленного сознания и её же горячечный бред. А что взять с безумной? Известное дело — ничего. Но ведь и справлять нужду большую и малую, и изблевываться на публике не выход. Только галоперидол и клизмы покой и сон, только Кащенко. 

В давешнем фильме все мужчины, призванные изображать дворян, цыкают зубом, ковыряются руками во рту во время обеда, кладут локти на стол, сидят развалясь при дамах, кажется, даже и почесываются (впрочем, не удивлюсь, если у них ко всему ещё и блохи); все фемины, призванные изображать дам полусвета, напоминают плохо отмытых портовых шлюх с голосами пьяных каторжников: они вихляют задом (спасибо, турнюры! вы были придуманы именно для этого, и ни для чего другого, да-да-да!), закатывают истерики и со знанием дела бьются головой о стену (melancholia regnat, а кто не понял, тот дурак и не лечится), громко шуршат эластановыми платьями (кстати, вопрос к костюмерам: друзья, почем полиэстер для народа нынче на складах Мосфильма? или вам выдают обивку со старого реквизита "за вредность на производстве"?) — в общем, как видим, жизнь бьет ключом под вальсы Шуберта и хруст французской булки.

Будем честны: в альтернативной реальности всегда свои законы. Но на фоне соловьевской  Карениной все стимпанкеры, вместе взятые, с их ламповыми роботами и паровыми летающими машинами, кажутся вполне классическими и, главное, адекватными викторианской реальности героями, и право претендовать на достоверность в целом имеют гораздо больше, чем кошмарное соловьевское "вот это вот всё"©.

Вспомнилось мне тут кстати и еще кое-что: лет уже тому восемь назад, может и больше, встретилась я в архиве с одной замечательной дамой, моей старшей коллегой — профессором,  доктором наук, уроженкой Петербурга, и она рассказала мне, как её пригласил в качестве литературного эксперта в свою картину молодой и перспективный режиссер, отпрыск известной кинематографической династии. Собеседница моя согласилась с радостью: картина должна была описывать события, происходившие в России накануне Первой Мировой войны и революции, в эпоху, которую мы теперь зовем Серебряным веком, а дама как раз и является в этой области виднейшим специалистом. 

Дальше она описывает произошедшее примерно так: "Вы знаете, я отнеслась к задаче со всей возможной обстоятельностью и серьезностью. Мне было сказано, что в фильме будут представлены легендарные исторические фигуры — Блок, Белый — поэтому я перебрала в доме все собрания их сочинений, все их биографии и мемуары. Я встречалась с режиссером, мы много разговаривали, я рассказывала ему о жизни поэтов, обо всем, что знаю сама. И вот, через какое-то время, он позвонил мне по телефону и пригласил посмотреть только что смонтированный фильм. Увиденное на экране повергло меня в ужас: Блок, которого играл молодой актер с грубым лицом, сидел развалясь в кресле, а какая-то женщина нервно бегала вокруг него и всё пыталась прикурить от его папироски — по всей видимости, она изображала Волохову. Даже в кошмарном сне я не могла предположить, что замысел, посвященный fin de siècle, превратят в какую-то альковную историю низкого пошиба. Полностью обескураженная, я попросила убрать своё имя из титров. Я так и не поняла, зачем этот режиссер меня пригласил как эксперта? Ведь ничего из того, о чем мы говорили, в фильме показано не было".

Теперь я со всей ответственностью могу заявить, что подобный же хтонический ужас от увиденного на экране знаком не понаслышке и мне.