Снова о двойниках

Ах, две души живут в больной груди моей, 

Друг другу чуждые, — и жаждут разделенья!©

Вздумалось потеоретизировать на старую тему, исхоженную, наверное, уже вдоль и поперек. Ну да никогда не поздно начать сначала, а там уж как кривая выведет. Сразу оговорюсь, что выкладки далеки от профессионально-психологических чуть более чем полностью и являют собой частный случай простых и невнятных литературоведческих спекуляций.

Меня всегда интересовала тема двойников, ещё с ранней юности. Гофман, Достоевский, Уайльд, Стивенсон, По, русские символисты — особенно Блок и Белый, ещё Набоков. Перечислять можно долго, да и не о том речь: сама тема возбуждала во мне любопытство жадное, почти болезненное (впрочем, тщательно обуздываемое). Мне всё хотелось понять, 

Отчего так бывает порой, 

Что собою ты к людям придешь, 

А уйдешь от людей — не собой.©

Интересовал механизм: верно ли, что это всегда сумасшествие, или можно как-то балансировать и не заиграться? И всегда ли это "выбор по принуждению", sacrificium intellectus*, или возможна какая-то сущностная сохранность — наблюдение за alter ego без потери, так сказать, основного лица?

Зависит, видимо, от того, считать ли "второе я" абсолютно равноценным и адекватным первому, или же хоть и автономной, но неполноценной манифестацией исходника.

«Хоть и не вышло, а хорошая мысль стихотворения: убийца-двойник – совершит и отпадет, а созерцателю-то, который не принимал участия в убийстве, – вся награда. Мысль-то сумасшедшая, да ведь и награда – сумасшествие, которое застынет в сладостном созерцании совершенного другим».©

Конечно, и в первом, и во втором случае это гарантированное безумие (шизофрения), но пока вторая личность автономна и не догадывается о наличии первой, мы получаем классическое раздвоение без предъявления и навязывания; до поры-до времени всё тихо-мирно, и поди тут еще пойми, кто из этих субличностей "первее" и "важнее" (классический пример — Одетта Холмс/Детта Уокер из второй книги кинговского цикла "Темная Башня"). А вот когда "Тот, Другой" возникает из ниоткуда, и, хилый, начинает назойливо нашептывать, вытеснять Главного — тут-то и начинается самое интересное. Герой либо сопротивляется до последнего (Иван Карамазов и Черт, Раскольников-Свидригайлов-Порфирий Петрович у Достоевского, Герой и Стареющий Юноша у Блока, доктор Джекил и мистер Хайд у Стивенсона), либо принимает навязанные условия игры, пребывая с Другим в постоянном диалоге (Коврин и Черный Монах у Чехова, Рассказчик и Тайлер у Паланика), но он в любом случае в проигрыше, он с самого начала обречен (люди религиозные не случайно называют это состояние одержимостью): не его воля (своеволие?) породила Двойника — и не в его силах Двойника уничтожить. Персона раскалывается надвое, причем основным планом выражения второй псевдо-сущности становится зачастую шумная, абсурдная, шутовская маскарадность – такой "хохочущий" (грохот хохота, холод грохота) Арлекин, а его власть над истинным (или уже "истинным"?) героем все больше разрастается – от фактической, сопроводительной неполноценности через условность commedia dell’arte до почти полной экспансии. У Блока в этом смысле показателен коррелят арлекина и Арлекина, получившего в последнем случае бóльшую автономность; присущие Арлекину черты неустойчивости и расшатанности, даже зыбкости можно обнаружить, к примеру, в образе Двойника-Незнакомца из стихотворения "Потемнели, поблекли залы…": 

И, шатаясь, вторил тот самый – Незнакомец с бледным лицом.©

Одним из самых ярких примеров такой рефлексирующей трагедийности наверное будет блоковское стихотворение "Двойник" ("Вот моя песня – тебе, Коломбина …": публицист и критик Перцов усмотрел в нем черты новой "нарастающей возможности"): здесь образ Арлекина, традиционно воспринимаемого как агеласт, шут и паяц-антагонист Пьеро, модифицируется в сакрально-жертвенный образ:

Вот моя песня — тебе, Коломбина.
Это — угрюмых созвездий печать.
Только в наряде шута-Арлекина
Песни такие умею слагать.©

Арлекин теперь не "вместе" с героем, а "вместо" него. Отсюда и жуткий невеселый смех безумца.

...То, чего всегда смутно и безотчетно боишься — проснуться вдруг в один день и понять, что всё вокруг чужое, и ты сам — совсем не ты, а лишь запертая в чужом теле часть твоего сознания. И ничего с этим ты поделать не в силах. 
Тут уж не до литературы.

Не дай Бог. 

___________
*жертвование личности (лат.)