О Сологубе и цензуре

Сегодня день рождения Федора Сологуба, которого я считаю одним из самых лучших русских писателей Fin de siècle. Он занимает довольно странное место в русской литературе — остро-сатирический талант, с одной стороны, роднит его с Гоголем и Салтыковым-Щедриным, а болезненная изломанность, хрупкость и вместе манкость его прозы и поэзии выдает в нем настоящего декадента, со всем хорошим и плохим, что есть в искусстве пышного европейского Der Untergang; собственно, и сам Сологуб видел в своём творчестве два полюса  — "лирический" и "иронический", и неизвестно ещё, какой был для него важнее. Ясно, что Сологуб не смог отряхнуть тяжкий сон житейского сомненья, который привиделся еще его старшему современнику Владимиру Соловьеву. Отсюда и Недотыкомка, и передоновщина, мелким бесом выкатившаяся из его романа в реальную жизнь.

Но вместе с этим вспоминается и другое. Когда-то много лет назад, в частной архивной беседе с очень уважаемой мною коллегой я услышала, что издатели сологубовского наследия в очередной раз столкнулись с серьезной проблемой: публиковать ли его частную корреспонденцию, дневники и записные книжки в полном объеме или... или что? Вопрос вышел совсем не праздный. Сологуб был явно не из тех писателей, которые оставляют memorabilia, пусть даже и самого интимного свойства, в надежде на то, что это будет прочитано потомками. Поэтому его дневники и записные книжки — это абсолютно личные бумаги, явно не рассчитанные на внимание широкой общественности.

И что тогда делать? Нужна ли цензура в случае, если в объекте исследования содержится нечто крайне нелицеприятное, или "оставить всё как есть" в угоду созданному однажды образу непротиворечивого (или противоречивого в рамках корректной погрешности) классика? Вывод, в общем, очевиден и не нов. Публиковать. Другого выхода нет. Писатель уже принадлежат истории, и те из потомков, кто поумнее, не будут гоняться за "жареными" фактами из его биографии, глупцы же быстро отфильтруются сами: эпатаж невзыскательной публики — дело нехитрое и скоротечное. За всеми скандалами не угонишься.

Мы понимаем: писатели — не боги, а люди, и в повседневной жизни у них хватало всякого. 

Вот и в случае с Сологубом: да, у него было много странного, грустного и запутанного в отношениях с близкими, но нормальному читателю нет нужды "подглядывать в замочную скважину": ну было "что-то такое", но осознание этого факта не сделает прозу, поэзию, публицистику и переводы Сологуба хуже. 

Собственно, Пушкин уже всё сказал, достаточно просто напомнить: «Людям непременно хочется видеть великого человека на судне. Он, мол, низок и мерзок, как мы. Врете, подлецы, он низок и мерзок, но не так, как вы!»

...Недаром говорят, что архивист всё-таки человек в экзистенциальном смысле несчастный: он слишком много знает того, чего знать не следовало бы. Так было и со мной, когда работала с перепиской Блока, и когда впервые увидела "пьяные записи" Леонида Андреева, аккуратно отпечатанные на машинке.

Но, конечно, люблю и Блока, и Андреева, и Сологуба "не за это".

До сих пор помню дискуссию в архиве по поводу того, нужно ли печатать в полном объеме Дневники Мура (Георгия Эфрона, сына Марины Цветаевой) — спор был изнуряюще-долгим, и, наконец, было решено публиковать документы полностью, без купюр и с исчерпывающей расшифровкой всех рукописей, что и было сделано. И сделано, надо сказать, просто безупречно.

И пусть так и будет.

Без вранья, подтасовок и передергов. Чистый текст. 
А выводы каждый уж сделает как-нибудь сам.