В гоголевский день рождения, помимо всего прочего, думается о его удивительном (и хочется написать "экзистенциальном", да удержусь — не в тему совсем) одиночестве. Друг Пушкина и всего литературного Петербурга, он, кажется, так и остался навсегда замкнутым и немного неловким полтавчанином, очень украинским для пышной сиятельной столицы — и, наверное, уже очень русским не только для своей тихой, мечтательной, набожной и скромной матери, но и для родных Сорочинцев.

Ни Чичиков, ни Хлестаков, ни майор Ковалев, ни Поприщин не были бы возможны без Хомы Брута, Панночки и Басаврюка.

А темной южной запорожской ночью, когда носятся в воздухе летучие мыши, задевая по лицу иногда мягкими крыльями, а над Хортицей висит ярко-желтая луна, приходит на ум "яка-нибудь страховинна казочка", в которой запорожец продал душу нечистому, а теперь мается и бродит по свету, потому что близится ночь расплаты — и тут уж без Гоголя никак.