От начала ©

Первая моя взрослая блоковская командировка, предполагавшая и работу с рукописями (мне почти 23  – и настоящие рукописи! верится! не верится!) пришлась на ноябрь 98 года. В Петербург, в Пушкинский дом.

Петербург я всегда любила немного стыдливой и робкой любовью: даже про себя не могла называть его Питером – название это казалось мне унизительным и неблагозвучным, и как-то при этим не составлялось параллели с именем Петра. Так, что-то балагурное, балаганное, стоеросовое – Питер, Петя, Петруш(к)а. Несерьезно. Стремительный и спотыкающийся разбег согласных (-ктп-), наоборот, нравился и веселил своей непроизвольной трудностью – Санктпетербурх, Санкт-Петербург. Ну, или «просто» Петербург – всё лучше, чем амикошонствующий «Питер».

Жила я в гостинице «Наука» на Удельной – их несколько в городе, самая бонтонная, конечно, на Мильонной (от бонтонности, впрочем, одно только место, но сейчас ведь не об этом), моя же, удельная на Удельной, была страшноватой, меблированной советскими боекомплектными некомплектными  стульями, рассохшейся кушеткой и пыльным пледом, витиевато побитым молью. Был еще кипятильник и волшебная радиоточка.

Всё казалось прекрасным – даже скукоженные нелепости бесприютного гостиничного быта девяностых. Они не раздражали – веселили. Нет горячей воды и холодно – подумаешь, велика беда: сколько-то можно нагреть в кипятильнике (ну вот как это могло прийти тогда в голову?.. Сколько той нагретой воды…). Рассохшиеся половицы скрипят громко, но нестрашно, а за окном – унылая темень, в которой крутится ветер и рвет старую форточку с петель.

Да, и, конечно, радио. Утром, начиная с шести? с семи? – оно с однообразным и мелодичным оживлением отпевало каждый час: «Радио… Петербург!» Ты встаешь, заправляешь кровать, идешь умываться, а по радио новости, и механический звон – «Радио…» (потом как будто набирают в легкие воздуха и радостно, как Лировы Бабочки-Бутылочницы) – «Петербуург!».

Я приехала ранним утренним поездом – мне и до сих пор кажется, что все поезда, идущие в Петербург, такие вот непременно ранние, до 5.30, других просто не может быть – вышла из Московского вокзала и побрела по Невскому до Гостиного Двора. Город был укрыт слякотным туманом, но тихо не было: наоборот, вокруг всё время что-то непрестанно лязгало и грохотало, отгоняя крепкую утреннюю дрему.

До Удельной на метро совсем недолго, но сон успевает иссниться, и голова проясняется: вот выход из метро, слякоть, грязно и сыро – и темно, совсем темно, как ночью, ясное дело, за углом притаилась Эта Самая – прикинулась, как всегда, ветошью, птичкой, бумажкой, собачкой. Ну-ка брысь.

Гостиница близко, в гостинице на третьем этаже половина номеров пустует – коридор длинный, сумрачный, больничный. Ничего. Ну, ничего. Это всё пустяки.

Пора собираться в Пушкинский Дом.

Иду.