Хотела обо всяких дурачествах по поводу Хэллоуина из архивной британской хроники запостить, да передумала. Как-то всё перебилось этими списками с сайта “Мемориала”.

Вот в списках “Мемориала” я и своего прадеда нашла, бабушкиного отца.

Лубский Александр Гаврилович 

Родился в 1891 г., Литвы; котельщик СРЗ «Красная кузница». Проживал: г. Архангельск. Арестован 9 июня 1938 г. Приговорен: Тройка УНКВД по Архангельской области , обв.: по ст. 17-58-6, 58-10 УК РСФСР. Приговор: ВМН. Расстрелян 31 октября 1938 г. Реабилитирован 12 октября 1989 г.

Я помню, нам пришло уведомление: бабушка делала запрос в Архангельский архив, ей прислали документы. Кажется, это было в 90 или 91 году.

Бабушка мне рассказывала, что прадеда арестовали по доносу соседки. Обвинили в шпионаже в пользу Германии. Прабабушку вызывали в НКВД, заставляли подписывать бумаги против мужа, она отказалась. Чудом остальная семья уцелела.

Фото прадеда — единственное оставшееся — привезла с собой сюда, в Кембридж. 

Даже не знаю, что я сейчас чувствую. Вернее, знаю, конечно. Горечь и сопричастность — и как будто его живого на один миг видишь, что ли.

Вот злонравия достойные плоды (номер не помню)

Семинар по Достоевскому: кратко

Сегодня первый раз в этом году была в Клэр на семинаре по Достоевскому — типология мужественности в “Бесах”. Было довольно занятно. Докладчик ссылался на работы Майкла Киммела и Рэйвина Коннела по специфике гендера и проч. и, в частности, привел такую цитату о Степане Трофимовиче: 

Он баба — но ведь тебе же лучше. Жалкая, впрочем, баба; его совсем не стоило бы любить женщине. Но его стоит за беззащитность его любить, и ты люби его за беззащитность. Ты ведь меня понимаешь? Понимаешь?

Мне очень захотелось задать вопрос о том, можно ли рассматривать всех этих “слабых” и немужественных героев Достоевского как реализацию архетипа “мужедевы”, описанной, к примеру, у Бердяева (“Образ Божий – мужедева, а не женщина и не мужчина”) и, шире, в русской религиозно-философской традиции Серебряного века, но, пока формулировала вопрос, время и кончилось. Зато успела поговорить с коллегами из департамента славистики, что отрадно.

Октябрьская кембриджская колыбельная

“Hey Jude”

А сегодня накатило другое: всю предыдущую неделю новости пестрели жуткими заголовками о надвигающемся шторме, которому дали имя St Jude, святой Иуда (у меня в голове название сразу переделалось в “Hey Jude”, конечно) — недаром чайки кружили над городом всю пятницу — поэтому в воскресенье вечером мы плотно задраили люки и ушли на глубину закрыли все окна в доме во избежание паники и обвала ненужных треволнений. Всю ночь шел дождь — не сказать чтоб очень сильный, утро же было замечательным — солнечным, золотым и умиротворенным, с умытым садом за окном. И никаких следов шторма! Ни одного. Не было ни сильного ветра, ни туч, ничего. А в это же самое время новостная сводка выглядела зловеще: ураган пронесся по Германии и Голландии, вызвав наводнение, добрался до Англии; железнодорожное сообщение с Лондоном было временно приостановлено, у половины лондонских служащих случился внеплановый выходной; сильные осадки прошли в Портсмуте, шторм там сорвал крышу и повредил ворота у нескольких домов, потом долетел до Сомерсета и Девона, кружил над центральными графствами... 

А в Кембридже всё это время было тихо.

К вечеру стало ясно, что шторм нас миновал — пронесло. Жаль только, что мой любимый Бери Сент Эдмундс, что в соседнем Саффолке, пострадал, хоть, к счастью, и не сильно.

Рюкзак и катаклизм выходного дня

Надо сказать, последние три дня в Кембридже прошли под знаком продвинутого надвигающегося катаклизма. В субботу центр города от Лайон Ярд до Сильвер роуд был перекрыт: какой-то придурок чудак умудрился затолкать в урну неподалеку от одного из магазинов огромный поношенный рюкзак, по виду доверху набитый всяким скарбом — то ли купил новый и на радостях решил поспешно избавиться от рухляди, то ли... Впрочем, строить догадки совершенно бесполезно: поди пойми логику идиота. Суть да дело, но эдакая махина не осталась незамеченной для сотрудников близлежащей лавочки, и они решили вызвать полицию. И понеслось!.. Мы застали уже кульминацию: весь центр города был оцеплен, полицейские вежливо, но настойчиво отгоняли любопытствующих кембриджцев и туристов от полосатой ленты ограждения, в торговом центре выла пожарная сирена — а совсем неподалеку, буквально метрах в десяти, на крошечном свободном пятачке студенты показывали свои обычные “пантомимы входного дня”.

Блок и Мандельштам на “Старом радио”

Уникальные записи с подкастов “Старого радио”: Мандельштам декламирует “Я по лесенке приставной”. Какой у него летучий и гибкий голос был, оказывается. Сразу же представилось, как он читает мою любимую “Египетскую марку”. 

Там же Блока нашла, “В ресторане”. До этого слушала “На поле Куликовом”, но из-за шума и треска блоковский голос было практически не разобрать... Есть, кстати, известная запись стихотворения “Шаги Командора”, и многие думают, что глуховатый торжественный баритон принадлежит автору. На самом деле стихотворение читает Эдуард Багрицкий: кстати, это именно его голос звучит с граммофонной пластинки в конце фильма “Господин оформитель”. А у Блока был нежный и чистый тенор, с плавными и напевными интонациями. Историю записи блоковского голоса в 1921 г., накануне его смерти, и отрывки всех сохранившихся блоковских декламаций можно услышать тут.
Огромное спасибо Ане Резниченко за ссылку на ресурс.

Будем сажать посадили гигантские тюльпанные луковицы в жирную осеннюю землю.

Эмили Дикинсон и внутреннее поле странствий

Важная новость для архивистов, литведов и текстологов: архив Эмили Дикинсон оцифрован и выложен в открытом доступе онлайн. Гардиан сегодня открыла полемику по поводу того, насколько профессионально была проведена работа с рукописями (там есть, как я поняла, очевидные проблемы с пагинацией). 

Автор Эмили Дикинсон сложный, и в обеих её биографиях — творческой и личной — до сих пор еще много неясного. Мне её читать в оригинале трудно: не покидает ощущение, что всё время что-то ускользает, но вот что — не знаю. И общая картинка в итоге не складывается. Но в голове как-то давно уже отложилось: она и Готорн — два великих американских литературных отшельника с какими-то, видимо, внутренними полями странствий, и надо бы не упускать их из виду.

Перевод “Розы и Креста” в Кембридже

Марина привезла из Москвы долгожданную книжку — перевод “Розы и Креста” на английский, выполненный Лансом Гарави (Гарави — специалист по русской литературе Серебряного века, профессор Университета Аризоны: в круг его научных интересов входит также изучение западной эзотерической традиции и ее влияния на литературу модерна: здесь кратко о презентации издания во ВГБИЛе). 

Месяц назад я упоминала о том, что начала читать другую его книгу, которая как раз и посвящена тому, как средневековые ереси и мистериальные культы преломляются в блоковской драме. Поскольку я, как обычно, читаю много всего подряд, “The Rose and the Cross: Western Esotericism in Russian Silver Age Drama and Aleksandr Blok's the Rose and the Cross”, совсем небольшой по объему, освоен мной пока только до половины — очень увлекательно и хочется растянуть удовольствие на дольше. 

Перевод самой драмы начала читать с опаской — а ну как всё там будет не так, не к месту, тяжеловесно и лишено всего сколько-нибудь блоковского? Не удержалась и быстро отлистала страницы до песни Бертрана о “Радости-Страданье”: переведено просто превосходно. Всё там есть, и ничего не нарушено.

The world's limitless ecstasy

Is given to the singer's heart.

To the vain road of destiny

The ocean calls him to depart.

Surrender to impossible dreams,

For what is fated shall be done.

The immutable law of the heart —

Joy-Suffering is one!

Читаю теперь с жадностью.

Nothings and triviality (так до сих пор тег и не сделала, негодная)

Примета: чайки кружатся над Кембриджем — жди шторма на Северном море.

***

Сегодняшний дансинг: Элисон, исполняющая сложнейшие пируэты в ча — ей рожать в ноябре, и получается, что ча танцуют трое; венгерка Ева, пришедшая с внуком: паренек все время повторял: “Бабушка, слишком быстро, я не успеваю!..” Очень людно.

***

Ну конечно же, блог не твиттер, но что делать, если информация спрессовывается в короткие предложения. Ничего: писать короткими предложениями, если пока так пишется.

Краткий температурный сон: Т.Н. Толстая беседовала в студии ШЗ со Стивеном Фраем, который весьма убедительно доказывал, что первое шекспировское Фолио было отпечатано во Львове в 1621 г. внуком Ивана Федорова, причем у внука была какая-то особенная гербовая печать дедушки-издателя.

По пробуждении пыталась вспомнить, на каком языке велась беседа. Кажется, по-английски.

Викторианство, которое всегда с тобой

Поскольку я слегка приболела, голова моя машет ушами как крыльями птица, ей на шее ноги маячить  больше невмочь ни к какому сколь-нибудь производительному высокодуховному труду пока не способна, с полной ответственностью находясь в здравом уме и твердой памяти, хотя нет, это вряд ли размещаю восхитительные, диковинные, нелепейшие вещицы, нужда в которых совершенно очевидна (ну, хотя бы для меня):

Л.: “Когда я был подростком, я протестовал против империализма. Правда, я понятия не имел, что такое империализм”.

“Marginal utility”

Как узнаваемо! И усердие, и “wishful thinking”, и следующий за всем этим легкий непринужденный диалог, который заканчивается победоносным “А теперь, где расположен публичный телефон?” и проч.

Зоной особой опасности был для Пнина английский язык. Перебираясь из Франции в Штаты, он вообще не знал английского, не считая всякой малополезной всячины вроде “the rest is silence”, “nevermore”, “week-end”, “who's who”, да нескольких незатейливых слов наподобие “eat”, “street”, “fountain pen”, “gangster”, “Charleston”, “marginal utility”. С усердием приступил он к изучению языка Фенимора Купера, Эдгара По, Эдисона и тридцати одного президента. В 1941 году, на исходе первого года обучения, он продвинулся достаточно для того, чтобы бойко пользоваться оборотами вроде “wishful thinking” и “okey-dokey”. К 1942 году он умел уже прервать свой рассказ фразой “To make a long story short”. Ко времени избрания Трумэна на второй срок Пнин мог управиться с любой темой, однако дальнейшее продвижение застопорилось, несмотря на все его старания, и к 1950 году его английский по-прежнему был полон огрехов.

Ну вот поглядим, как к исходу второго года будут обстоять дела с “To make a long story short”.

Работа, текущее

Ищу работу, и случилось занятное: я, оказывается, толком теперь не могу понять, чего же я, собственно, от своей новой работы хочу (ну, кроме денег, но это такое очевидное “общее место”, которое и “вертеть в голове” не имеет смысла). Я так долго была погружена а научную (и околонаучную) рутину, что, кажется, совсем отстала в этом смысле от жизни. Ясное дело, буду продолжать заниматься наукой — не зря же были статьи, конференции, книжки, вот это всё ©. Будут и статьи, и симпозиумы, и семинары, и новые проекты — в этом я как раз уверена. А вот для текущего момента что выбрать? Для работы в издательстве редактором, скажем, у меня пока не хватает английского — то есть, редакторство-корректорство будет возможно лишь в связке с русским. Это первая опция.

Осенние nothings and triviality

На фонари в Кембридже снова надели теплые шерстяные носки. Осень — ясное дело, пора утепляться.

***

В саду расцвели розовые и белые цикламены, и получилась настоящая октябрьская весна.

“Elle”- 46 с ветошной ярмарки

Полгода назад (ну как удержаться и не посетовать на бег времени!..) я выкладывала подборку журнала “Femina” за 1910 год (посмотреть галерею можно тут и тут) — модерн, стремительно укорачивающиеся юбки, силуэты в замысловатых шляпах и общий декадентский дух fin de siècle.

Неделю назад с ветошной кембриджской ярмарки в Guildhall'е притащила домой предновогодний выпуск “Elle” за 1946 год — очень тоненький, всего каких-то 20 с лишним страниц, пожелтевшая газетная бумага, практически весь черно-белый, с редкими цветными вставками — год назад закончилась война, Европа в руинах, настоящая мирная жизнь еще не началась. Никакого привычного “глянца” — много текста (даже короткая детективная повесть на развороте), картинки скромные и непритязательные — и при этом очаровательные рисунки в “нездешних” платьях. И немного фото:

Религия и культура в русской мысли 2014

А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего Шекспира? А не попробовать ли мне подать заявку на участие в этой вот краковской конфе? Времени в обрез (вместо заявленного на сайте 15 ноября дедлайн 1), могу не успеть, но хочется!.. В общем, поглядим. Сделаю себе зарубку отметку. Тем более что 

...но добродетельную.

Nothings and triviality

Вот так, на 38 году жизни, с помощью нехитрых приспособлений — правой руки и левой — научилась плести на своей голове “Колосок”. Перед очевидной масштабностью свершившегося меркнет даже тот факт, что “Колосок” был популярен 25 лет назад.

Комплиментарные монстры

День вышел тяжелый, поэтому пусть хотя бы под конец его расцветят комплиментарные монструозные рыбы, на лицо ужасныя, добрыя внутри (авторы этого коллективного тумблеровского блога пленили мое воображение своими арт-страшками).

Октябрьским вечером лучше всего читать книги. А еще смотреть страшные захватывающие и трогательные фильмы — “Твин Пикс”, конечно же (там в каждой серии ветер шумит и деревья в лесу раскачиваются под музыку Бадаламенти), а можно и что-нибудь менее выдающееся и даже вовсе дурацкое и прекрасное, наподобие “Фантазма” Коскарелли, где идиотский сюжет искупается отчаянной искренностью актеров (один из которых играет мороженщика!), а еще очень атмосферными съемками сонного американского городка где-то в Неваде (а может, и не в Неваде — какая, впрочем, разница) и протяжным глуховатым “Booooy!” из уст Верзилы-с-Катафалком. Посмотрите — не пожалеете.

***

Надо написать о “Твин Пиксе” подробнее. Многое с него и началось.

Сад изменений

Тэг “сад изменений”, по всей видимости, вскорости понадобится. О саде не писать невозможно.

***

Вышла в сад за котом, а там так вкусно пахнет сыростью и дымом, совсем уже по-осеннему. По тропинке еще можно идти босиком, не холодно, под ногами только беззвучная мягкая трава и немного опавших прелых листьев. Мне кажется, и кот специально выскакивает в сад на ночь глядя, чтоб глотнуть этого свежего октябрьского воздуха. С трудом загоняю его обратно.

Узилище Уайльда

В день рождения Уайльда я снова вспоминаю “De Profundis”, где вся история с Бози — это буквальное, по шагам нисхождение в ад, ведь “тайно сердце просит гибели“, ”тайно просится на дно”. И дело тут не в страстях и не в декадентстве: думаю, уже в самый момент встречи с Дугласом Уайльд понял, что это конец всей его прежней жизни, а прежде всего — конец легкости и озорству, без которых он не мог жить и писать. Любителю парадоксов жизнь предложила куда более парадоксальный и горький сюжет, когда подмостки и кафедра сменились узилищем, а Бози вздохнул, вспорхнул и исчез.

Бедный Уайльд, бедный большой ребенок. 

В магазине прошла мимо полки YSL, и так отчетливо повеяло тем, “старым” Опиумом, хоть он уж много лет как и проще, и площе, и хуже. И на секунду увиделась мама в любимом синем платье у зеркала, внимательно красит губы, а глаза смеются и смотрят в мою сторону.

Семинары CamCREES

В университете, меж тем, ожидается интересное, а именно — серия семинаров, посвященных русской литературе XIX в. Программа распланирована по декабрь включительно, чему я искренне рада. Постараюсь принять участие.

Еще к теме "Блок и Ницше" (из старого)

И еще немного о Ницше. Положу сюда маленький кусок из диссертации, посвященный ему и Блоку. Пусть будет.

 ***

В своей известной статье «Страдания и величие Рихарда Вагнера» Т. Манн, говоря о «совокупном действии двух сил» в творчестве Р. Вагнера, а именно – «психологии и мифа», со всей серьёзностью указывает на то, что

...именно этот комплекс – сочетание мифа, психологии и музыки – в двух поразительнейших случаях, у Ницше и у Вагнера, предстает нам как живая реальность». Более того: по мысли Манна, «насколько более страждущим душевное состояние Запада стало за девятнадцатый век по сравнению с эпохой Гёте – этому, в конечном итоге, сам Ницше не менее наглядный пример, чем Вагнер. 

Для Блока – символиста и «стихийного» мифотворца — взаимосвязь эстетики Вагнера и философии Ницше – факт не менее очевидный, чем для Манна; не случайно поэт практически во всех своих обращениях к теме «музыкального» ставит имена Вагнера и Ницше рядом – и в своей статье, посвященной Вл. Соловьеву, «Рыцарь-монах» («…У нас за плечами – великие тени Толстого и Ницше, Вагнера и Достоевского»), и в своем письме жене от 23 февраля 1908 г. («нужно слушать Вагнера, Ницше»). 

Сегодня др Ницше, который, к великому несчастью, превратился в икону для уберменшей разной степени паршивости, и это, конечно, очень жаль. “Оставь ближнего своего в покое”.

Анонс

У меня сейчас много всяких дел в оффлайне, самое главное из которых — добить как можно скорее, наконец, алфавитный указатель (сроки издания хоть и сдвинулись, но доделать работу нужно), плюс много другого разного. Из-за этого пишу немного устало и пунктирно. С осенними холодами посты станут длиннее, бессвязнее информативнее, обновятся старые рубрики с британскими и не только хрониками путешествий по разным городам, дополнятся викторианство и стимпанк, появится больше воспоминаний и что-нибудь научное тоже. В ближайших планах — эдвардианские мужья-подкаблучники и их кодекс чести, комплиментарные монстры, средневековые tutti quanti и воспоминания о походах в ОГИ. Продолжение следует.

Начался новый сезон в танцклассе, и у нас новый учитель. То есть, конечно, он новый для меня, не для Л., который уже давно опытный танцор. Учителя зовут Клайв, он одет с иголочки — Барбе д'Оревильи бы точно оценил его внешний вид по достоинству — и являет собой тип англичанина-эксцентрика, довольного жизнью. Все па Клайв делает легко, и повторять их будто бы уже и не так сложно. Правда, в конце первого часа уже ощутимо гудят ноги и танцзал плывет перед глазами, но это-то как раз ерунда. Подумываю о том, чтоб в следующий раз остаться на второе занятие с более опытной группой. Получится-не получится сразу, не так уж, в сущности, и важно, но туловищу будет змеиная (в смысле дополнительных упражнений в гибкости) отрада.

В кембриджском Guildhall снова проходит ветошная ярмарка. Весь зал полон разноцветных одежек, чебурашковых шуб, ридикюлей мисс Марпл, латунных камей, винни пухов — и эдвардианских открыток. Сезон охоты открыт.

UPD. Улов: Elle за декабрь 46 г.

Осадок слов, ставший итогом двуязычной словесной игры — билингворох. 

Билингворох родился позавчера, но плотно осел в погребе памяти только сегодня.

Все-таки тот факт, что Набоков учился здесь в снобском Тринити, заставляет меня снова и снова представлять воображать, как надменный В. шествует мимо заносчивых портеров. Писатель недюжинный, сноб и атлет версус ключари. Он явно выигрывал.

Билингворох

Оговорка во вчерашнем разговоре с Л.: Фрэнсис Фукусима.

***

Идиоматические противуположности

А вот, кстати, сегодня на Фб Галина спросила меня, есть ли в английском аналог нашего “одно другому не мешает”. Задумалась. На ум сразу пришло прямо противоположное, которое можно было бы перевести “почти что” нашим “Боливар не вынесет двоих” — You can't have your cake and eat it (об этой пословице можно немного прочесть в Вики, к примеру). Ну а “одно другому не мешает” Л. предложил перевести как “one does not preclude the other”. Звучит, конечно, тяжеловато и не фразеологично: вариант-наборот мне понравился гораздо больше.

Nothings and triviality (нет, похоже, без тэга не обойтись)

Британское полувопрос-подтверждение — “...isn't it?” (“...не так ли?”, “...не правда ли?”) — звучит для меня как выражение кредита доверия собеседнику. Сторона вопрошаемая, конечно, вольна поступать как ей заблагорассудится, но магия простого словесного оборота практически всегда делает своё дело. И ты киваешь в ответ.

***

Первое, что пришло в голову по прочтении реплики “Что бы Набоков делал без Веры?” — “надеюсь, ничего предосудительного”.

Итальянское: Тоскана (краткое-ежедневное)

Пиза солнечная и оранжевая, с терракатовыми ставнями, люди здесь ленивы и расслаблены, тосканское небо пронзительно-синее, а до гор будто рукой подать — появляются прямо из-за поворота. А башня — ну что башня. Падает себе потихоньку, не торопится. 

***

Я, хоть и выросла на юге, успела забыть, как же быстро наступает южная ночь — будто по щелчку пальца выключается солнце, а вместо него зажигаются фонари. Узкие улицы кажутся еще уже и длиннее, очень тепло, а кедры и сикоморы отбрасывают резкие тени на темно-синее, безо всяких цветных примесей небо.

***

Восхитительные тосканские вина имеют одно опасное свойство: при их употреблении в каждом блюде с морепродуктами тебе мерещится поверженный Ктулху.

К предстоящей поездке: Пиза

— Заберете... что? 

— Башню. 

— Извините, синьор карпианец, я, наверное, плохо вас понял. Должно быть, вы хотите сказать, что вас интересует башня. Вернее, что вы и ваши друзья хотите подняться наверх, полюбоваться панорамой и заодно, чтобы не терять время, провести несколько научных экспериментов с падением тела? 

— Нет, — снова терпеливо разъяснил карпианец, — мы прилетели сюда для того, чтобы ЗАБРАТЬ башню. Нам надо отвезти ее на нашу планету.

Карпианских планов я в отношении башни не вынашиваю, но вот поброжу завтра вокруг с большим удовольствием.

Рыцари на дороге не валяются!© А вот шлемы — запросто

Дня два назад в фейсбучном сообществе “странные вещи в Кембридже и окрестностях” (Odd Things Around Cambridge) одна дама запостила любопытное фото: рыцарский шлем — кстати, в отличном состоянии — лежал на брусчатке на Сидней стрит. Я поудивлялась да и забыла — мало ли всякого в Кембридже происходит.

Не тут-то было.

Вчера шла по центру города и тоже наткнулась на этот шлем. Он там так и лежит на мостовой. Забрать, что ли?

*Картинка взята из сообщества Odd Things Around Cambridge*

Чистосердечное раскаяние в Зазеркалье

Сёрфила по незабвенному Брэйнпикингу и снова наткнулась на очаровательное письмо Кэрролла его маленькой подруге и модели Энни Роджерс, полное вежливых извинений и шутливой скорби по поводу их не-встречи. 

Тотчас же выяснилось, что любимые мной Додо Спейс сделали великолепный перевод этой прелестной записочки. Приведу из него фрагмент:

Я шла сегодня по залитой солнцем и слегка туманной Черри-Хинтон роуд — вереница привычных викторианских домиков с белыми полукружьями тяжеловатых ставен, маленький палисадник перед входной дверью (сад на заднем дворе), в котором цветут поздние кремовые розы, крупный боярышник и шиповник, на повороте Кольридж стрит теннисные корты, вдоль дорог едут велосипедисты — а я шла и думала: отчего в русской литературе и публицистике всегда было принято отзываться об уютной этой красоте западноевропейского жилища с усмешкой и пренебрежением, делая её зачем-то заложником насквозь лживой идеи о том, что “за чистеньким фасадом всегда прячется монструозный филистер, и нет от этого спасения”? Почему так? Почему уют и гармоничный быт воспринимались всегда как неизбежный кивок в сторону пошлости, черт возьми? Я до сих пор так и не нашла ответа. Цитировать какую-нибудь “Переписку из двух углов” я не хочу и в пассионарность, нам якобы присущую от века и делающую нас в широком смысле слова “безбытными”, я не верю.

Блок устами своего героя провозглашал бегство из “красивых уютов” — а сам мучился и страдал над разоренной шахматовской библиотекой.

Топографическое экзистенциальное

Год назад я, наконец-то, начала носить линзы. Не знаю уж, только ли это обстоятельство послужило причиной того, что моя топографическая идиотия стала постепенно сходить на нет, или что-то еще — неважно: теперь я гораздо лучше ориентируюсь на местности, причем, не только в Кембридже, но и в поездках. Я вижу названия улиц и перекрестков, запоминаю какие-то мелкие детали на домах, которые раньше при всем желании не могла рассмотреть — дверные ручки или оконный декор — и всё это помогает не сбиться с пути. Для кого-то мелочь, а для меня целое достижение.

Сегодня вот обнаружила на Милл роуд еще две улицы с говорящими именами — Кольридж стрит (до этого мной была открыта Теннисон стрит) и Мадрас стрит, которая идет параллельно Суэц стрит. Кембриджская карта становится всё отчетливей.