Grantchester | Brand new drama coming this Autumn to ITV

В следующий понедельник на тв — олдскульный детектив (британские 50-е, нервического вида молодой священник, англиканский приход в Грантчестере, вот это всё), который снимали в Кембридже несколько месяцев назад. Буду смотреть, конечно.

А вот и название будущей конференции по стимпанкерству в литературе — Стимпозиум “Современное литературоведение: паровые парадигмы”. Все-таки пора организовывать, пора.

Викторианская готика из Гардиан

Все-таки не случайно Гардиан — моя любимая газета (Телеграф хорош, но при этом слишком официозен и брюзгливо-консервативен, хотя к стилю не придерешься: рецензии на книги и спектакли там чудо как замечательны; Индепендент производит двойственное впечатление — понятно, что это либеральная газета с отличной новостной лентой, но при этом культурные колонки ощутимо сдали за последний год, и т.д.): сегодняшняя статья, посвященная сюрреалистическому переосмыслению викторианских фотокарточек, ужасно обрадовала, ведь они, черт возьми, этого достойны — готика, зловещесть и фантасмагория, наше ирреальное всё.

А вот и блог автора-художника — в избранное его!

Nothinngs and triviality: самолётное-задумчивое

К чему я пока так и не привыкла за два года жизни в Кембридже, так это к самолетному громкому гулу, который здесь — часть повседневности. Неподалеку от Кембриджа расположен маленький аэропорт, и из него регулярно летают на частных самолетах в Европу состоятельные кембриджцы (кажется, это называется модным словечком “джет”; впрочем, могу и напутать). Изящные маленькие самолеты набирают высоту или идут на посадку — и летят так низко, что видно, как красиво серебрится обшивка на солнце и разноцветные полоски на крыльях. Но шумят и ревут при этом так громко, что мне беспокойно: первое время и вообще шарахалась — все казалось, что они же падают, падают. И вот до сих пор тревожно, хотя — кто знает, может, скоро и тревога эта будет восприниматься как неотъемлемая часть новой обыденности. 

Интересно, что при этом полицейские вертолеты, тоже летающие довольно близко к земле, внимания к себе как-то не привлекают.

Дух Великой Осенней Курицы

Ну и намбер ту: дух Великой Осенней Курицы призван охранять викторианское жилище (а в особенности домашний очаг в виде камина и прилагающейся к нему каминной полки) от вторжения племен одичавших диких пауков.

Твидовые домовые в Кембридже

Этот и следующий за ним посты не несут никакой высокоинтеллектуальной нагрузки, а призваны разбавить архивность и литературность прошлых тем.

Эти ребята несут почетную службу британских твидовых домовых и выгодно прикрывают трещины викторианского жилища.

Между прочим, в ответ на мое недоумение по поводу поиска в блоге с ключевыми словами “расстояние петербург-рощино” друг ЖИЛ показала прекрасное — мемуары Вейдле о Рощино, которое до революции находилось на финской территории и носило название Райвола:

А я? Лежал, быть может, покуда грядки поливали, руки под голову заложив, на лужайке, между соснами, спускавшимися к реке, огородом и тополевой аллеей, слушая легкий, падающий сверху звон колесных лопастей аэромотора, стоявшего возле бани позади меня. Глядеть на тощее это металлическое сооружение, снабжавшее на водой, было бы скучно; я его и не видел: на небо глядел, на проплывавшие надо мной белые пухлые облака. Скрип колеса при повороте ветра не был мне мил; но тут, мгновенье спустя, и начиналось как раз и длилось полминуты, а то и дольше, это нездешнее звененье. Или, может быть, просто на другой аллее, под тенистою липой я сидел и книжку читал. А под вечер из окна ванной комнаты или с соседнего балкона смотрел как розовеют сосновые стволы в лесу по ту сторону дороги, как бледнеет небо, и как новыми каждый раз шелками его расцвечивает нескудеющий закат. К осени ближе, ходил грибы собирать, за ограду не выходя, в парке, не черезчур расчищенном, на три четверти остававшимся лесом. И брусника, и черника тут росла, и малина, и лесная земляника; и садовая тоже была своя, как и крыжовник и смородина. Между двух аллей в саду яблони посажены были, цвели и давали плод. В конце августа, однажды, проснулся я рано, вышел в одной рубашке из комнаты своей на балкон и вижу, пудель мой Бобка под яблоней “служит”, на задних лапках сидит. Подул ветерок, упало яблоко — он схватил его и съел. А там, гляжу, мало ему, опять принялся “служить”, просить другого.

“Другая наука”: опыт рецензии

Запощу сюда свою рецензию на книжку по формализму — читалась она с перерывами, но дочиталась. Пусть будет и тут.

Борис Эйхенбаум в “Другой науке” Яна Левченко

Русский формализм существует уже без малого сотню лет, если считать от времени появления программных работ Виктора Шкловского, Юрия Тынянова и Бориса Эйхенбаума, написанных в ранние 20-е, но вот история формализма и формалистского метода не только применительно к модусу литературы, но и – шире – к модусу культуры, определяемой в терминах непрерывного перцептивного процесса, стала активно разрабатываться только в последние десятилетия. И в этом смысле недавно вышедшая в издательстве ВШЭ монография Я. Левченко, выпускника Тартуской семиотической школы, «Другая наука» представляет собой довольно успешную попытку определения формализма как философского феномена первых бурных десятилетий ХХ века, задавшего, по сути, направление для развития всей гуманитарной науки на многие годы вперед.

«Другая наука» – книга фундаментальная во всех смыслах: автором был переработан колоссальный объем научного материала, причем, хронология авторского поиска всеохватна, и это вполне объяснимо: для того, чтобы понять, что же, в сущности, представляет собой формализм как метод исследования (а, точнее, как спектр исследовательских мнений), Я. Левченко прибегает к поиску формалистского системного кода  в смысловом поле литературы, с помощью которого «презумпция семиотичности мира, выраженная в метафоре мира как книги и предполагающая возможность его декодирования» (Делез-Гваттари) может быть обоснована и объективирована. Именно поэтому для автора так  важна связь русских формалистов (через петербургский и московский отделения ОПОЯЗа) с феноменологией Э. Гуссерля, интуитивизмом А. Бергсона, а также с идеями философа par excellence Ницше:

<…> рассматриваются также типологические связи формализма и «философии жизни» (витализма) Анри Бергсона. Это направление значимо для петербургского ОПОЯЗа не менее, чем феноменология Эдмунда Гуссерля для круга московских формалистов. Помимо Бергсона еще одним неминуемым пособием по философии жизни и теории истории был Фридрих Ницше – фигура, выведенная в тираж эпохой символизма и отложившаяся в идеях формальной школы в виде общих мест.[1]

Кембриджские tutti quanti

Поиск по ключевым словам в блоге снова озадачил — “норвич-норфолк” (ну ок), “расстояние петербург-рощино” (когда я постила хоть что-то о Рощино?! правильно: никогда), “достоевщину ханеке” (звучит немного сердито — мол, “черт бы ея побрал, всю энту достоевщину у Ханеке, понимаешь!..” — но я-то, вроде, писала о Ханеке поуважительнее, хотя сейчас уж и не упомнишь...), ну и кульминация — “едят ли асфодель”. Отвечаю: да легко!.. Но только один раз и только под сикоморами возле Чорного Вигвама.

***

Бывший магазин Howes Cycles с дарвинской версией “Не болтай!” — место силы: сегодня с его крыши огромный уродливый голубь швырялся комьями земли с шероховатыми кусками зеленого дерна — прицельно метил в самую макушку и, в случае успеха (ему, ловкачу, везло: прохожие с недоумением, а позже и недовольством трясли головами, иногда в такт), утробно, на низких частотах, урчал.

Работаю*, по Radio 4 очередные грустные и проникнутые лейбористским сочувствием зарисовки из жизни британского рабочего класса, и вот уже ухо выхватывает простенькую как дыханье идиому: “ Are you sure?..”, и мгновенный триггер — как ни старайся, как ни артикулируй (или не старайся, и не заморачивайся с артикуляцией), “sure” все время превращается — не то в “шуэ(-ы)” (приток Шуи?), не то в “Шуру” (баба Шура? “Да брось ты, баб Шура!”, или слегка нервное “Ах, Шура, оставьте это”, или... а впрочем etc.), а то и вовсе в “щу(ю)р” (“щури, бач, скільки їх... літають низько, на дощ”), язык тщетно борется с небом и всегда — всегда — проигрывает.

“Are you sure?”

“No, I am definitely not.”

_____________________

*Надысь какой-то человек в комментах к дружескому посту с великолепной снисходительностью бросил: "Заниматься переводами — не профессия"; где бы набраться столь же похвальной храбрости и отваги, чтоб нерасчетливо рассыпать злато смиренномудрия перед лицом заблудших!.. Но чу! Спугнут Нам не дано.

Nothings and triviality

Пока разговаривали с Л. в комнате наверху (он рассказывал мне о музее Вордсворта в Озерном краю), услышали вдруг подозрительные звуки — шум доносился из кухни. Метнулись туда — я забыла на столе купленные в польском магазине охотничьи колбаски (для Л. диковинка) — но, в общем, было уже поздно: упаковка была бесстыдно изорвана, а оттуда торчали аккуратно обглоданные пеньки. Мимо нас лишь промелькнуло что-то чорное, бесстыжее, оставившее позади себя терпкий сосисочный дух.

C is for Contrafibularity - Blackadder - BBC

Увы, оффлайн опять затягивает, и снова приходится постить в режиме твиттера, который я терпеть не могу (а с другой стороны, Nulla dies sine linea и вот это всё не дает права даже на лытдыбровую передышку) — новые переводы, закончила заявку для BASEES-2015, надо бы что-то новое запостить на Academia.edu, но еще не придумала, что. 

В общем, пока суть да дело, запощу-ка изумительный отрывок из Blackadder'а, в котором раскрывается самая сущность писанья длинных бессмысленных текстов:

“I believe, Sir, that the doctor is trying to tell you that he's happy, because he has finished his book. It has apparently taken him ten years.”“Yes, well, I am a slow reader myself.”

Снова почтовое-консьюмеристское

Моя почтовая страсть разгорается и уже практически не знает удержу: теперь викторианско-эдвардианско-стимпанкерский savoir faire — это не только почтовые шторы и лампа, но и подушки (незаменимая вещь в путешествиях) и шкатулка, вся покрытая почтовыми штемпелями. Уж коли вами овладела охота к перемене мест, пусть все самые важные вещи всегда будут под рукой. И какой стимпанкер не любит быстрой езды!

Пунктирное-деньрожденческое

У Л. сегодня был др, и с утра в саду распустились розы; несмотря на дождь, было и празднично, и весело.

Nothings and triviality

Когда идешь по ночному туманному Кембриджу (дымка над шпилем викторианской католической церкви на Хиллз роуд, и часы плывут сквозь нее, отсчитывая гулкие удары каждую четверть часа; в воздухе уже стоит горьковатый запах прелой листвы, которой под ногами становится все больше), осень начинает звучать в твоей голове:

O what can ail thee, knight-at-arms, 

Alone and palely loitering? 

The sedge has wither’d from the lake, 

And no birds sing.

O what can ail thee, knight-at-arms! 

So haggard and so woe-begone? 

The squirrel’s granary is full,

And the harvest’s done.

Пока я была на конференции по кино, шотландские люди решали, чего они хотят больше — остаться с Англией или жить отдельно. Об этом здесь все новости. Кембриджцы в массе своей фаталистичны — что будет, то будет: Шотландию здесь искренне любят (исторически так сложилось, что многие врачи частной практики в Кембридже — шотландцы из Эдинбурга и Глазго), выбор ее уважают и спокойно ждут результатов референдума. В общем, скоро всё узнаем.

Первый день киносимпозиума: кратко

Главной темой первого дня конференции стала генеалогия в старом и новом (новейшем) российском кино — как вектор и как метод адаптации/заимствования/жанровой переработки. Очень приятно было встретиться со старыми друзьями — Оксаной Саркисовой, Сергеем Каптеревым и Николаем Изволовым: когда-то подаренную им в РГАЛИ “Аталанту” обязательно перевезу в Кембридж.

New Directions in Russian, Soviet and Post-Soviet Cinema Studies: симпозиум в Кембридже

Завтра и послезавтра я буду на этой конференции по кино — очень хочу послушать доклады и встретиться с Оксаной, которая тоже будет там выступать, и в пятницу же поглядеть премьеру нового фильма Киры Муратовой “Вечное возвращение”. С моими Блоком, Ницше и amor fati лучше и не придумать.

Сегодня др Агаты Кристи. Несколько лет назад, когда мне было трудно, ее детективы в Киндле помогали мне отдышаться, а еще почти воочию увидеть ту Англию, с которой я познакомилась чуть позже. Ни Англия, ни Кристи никогда не обманывали моих ожиданий.

Nothings and triviality

Удивительное дело: на пустующей витрине закрытого несколько месяцев назад старинного кембриджского магазина Howes cycles (писала о его закрытии несколько месяцев назад) появилась огромная и страшноватая фотография Дарвина, приложившего палец к губам — мол, тсс, безмолвствуйте, леди и джентльмены, — одним словом, такая викторианская версия “Не болтай!”

А магазин все ж ужасно жалко.

***

Гармония тентаклей

*Вечерняя рубрика “Сурикат беспечального груза”*

Ощущается дрожь внутренней радости и восторга из-за новостей об осьминогах. Как выясняется, осьминоги — необычайно умные, деликатные, трепетные и застенчивые существа, предпочитающие не сталкиваться с другими глубинными животными на океанских просторах. Но если надо, помогут мурене, уступят дорогу морскому ежу, тактично пообщаются с кораллами. И все это с отменной невозмутимостью и спокойным дружелюбием. Пример истинного подводного стимпанкерства.

Голос ветоши: снова в поход

Осенью дух ветошного собирательства крепнет, борзеет, поднимает голову. Оправдываешь себя — нет, я не хордер, я другой, но чего стоит любой лепет оправданья, по обыкновению жалкий, если в антик лавках лежат несметные сокровища — ободранные книги, облезлые картинки с чьим-то слабым карандашным или чернильным росчерком на обороте, пожелтевшие надтреснутые (или даже целые) фарфоровые чашки и проч., и проч., и проч.

Сегодня упустила кэрролловский чайник (насупленная Алиса, Болванщик и мышь-Соня с деликатно-ехидной мордой, крышка в виде книжки), неладно скроенный чайник, его купила барышня два дня назад — негодная! А, пусть ее — хотя мое великодушие сложно назвать искренним.

Взамен нашлась сломанная шкатулка с птицей на крышке, с выдвижной панелькой, которая скрипит, когда на нее нажимаешь, а сбоку у нее вырезаны старинные тома в солидных переплетах (тома с 5 по 7 исчезли, на их месте только засохшее дерево). Хозяйка говорит, что шкатулка была изготовлена то ли в 90-е гг. XIX в., то ли в 20-е ХХ.

Заплатила 8 фунтов. Теперь она лежит в сумке и слегка дребезжит при встряске.

UPD. Собственно, вот она, шкатулка — так и выглядит. Не удивлюсь, если при следующем нажатии на выдвижную панельку оттуда вывалится какой-нибудь изрядно истрепанный полулист писчей бумаги с посланием вроде:

“Dear Ellen,

We received your letter but found it very short. Mary was dissatisfied that you said so little, we wished to hear all the news of home and how you got there etc.”©

Почтовым эдвардианским шторам — почтовую лампу с водяными знаками дальних странствий.

Nothings and triviality

По дороге на всегдашние наши танцы (Л. летает, у меня же ажитация и чересполосица — отработка движений, пируэт-très bien, пируэт-козловак) увидели в окне одной из закусочных с десяток девушек, одетых в одинаковые костюмы Минни Маус — красные шелковые платья в горошек, картонные черные уши: ну, ясно, hen party, по-нашему девичник — сидят, поджав губы, все уставились в меню, ни милого дурацкого жеманства, ни оживления, одна лишь основательная подготовка к куражу, будто это экзамен по теорлиту. Только одна отвернулась от подружек, вперив задумчивый взгляд куда-то вверх, и тень от картонных ушей перестала заслонять ее лицо, которое секундно светлеет и оживляется.

***

По пути домой нас обогнал мужчина в потрепанном плаще, каких-то несуразно-куцых брюках, неуклюжих ботинках — ни дать ни взять Макар Алексеевич, моя пуговка, ну ее к бесу, пуговка, сорвалась и отскочила, а благообразие-то всегда умеет найти... — плетется по дороге, как есть титулярный советник, только черный.

Садовые хроники

Розы посовещались и решили: “Остаёмся зимовать”.

Журнальный архив по модернизму и авангарду

Одновременно с чудесной Леной Глуховой нашли ссылку на потрясающий ресурс — огромный оцифрованный архив модернистских и авангардных журналов, среди которых “Мир искусства”, “Золотое руно”, “Аполлон”, первые печатные издания футуристов, а еще “Poesia: rassegna internazionale” Маринетти и др. На этом сайте можно зависнуть и сидеть там сутками, точно говорю.

Питьевое-мерисьюшное

*Немного слащавой чувствительности в перерывах между работой*

Хоть отношения с китайскою едой выстраиваются по-прежнему почтительные, слегка подогретый напиток из смеси кумквата и светлого меда рушит все сомненья. Чем-то он напоминает сентябрьскую версию Pimms'а, когда холодный летний грог с каплей алкоголя и горстью апельсинов-клубники-крошечных ломтей свежего огурца пить уже поздно, а поздне-осенный и зимний (рождественский) глинтвейн еще рано. Кумкват с медом в стеклянном простом графине — питье для бабьего лета, такого же теплого, солнечного и душистого.

Хронометров много не бывает. Больше Стимпанка!

Рабочее-вздыхательное

По прочтении книги, где “ассертивная концепция неизбежно фундирует в новую индуцированную модель” (читала по казенной рабочей необходимости; теперь мучаюсь тяжкой головной болью), решила собрать недавно купленный светильник по аккуратно вложенной в ящик инструкции. В итоге в воспаленном мозгу самозародился глагол чебурдохаться — незаконнорожденное дитя решительного мудохаться и инфантильного чебурахнуться.

UPD. Написала рецензию на книжку. Может, и здесь повешу, но позже. А вот и собранный светильник разума — официально он называется венским (я не против), но, по-моему, выглядит и вполне викторианско-эдвардианским, под стать почтовым шторам:

Вчера на званом ужине в Даунинг колледже рассказали историю о виновнике торжества, профессоре-компьютерщике, которому исполнилось 60 (он занимает одну из ведущих позиций в европейском подразделении Майкрософт). Как и все гики, он полностью сосредоточен на исследованиях и никогда не поддерживает пустую болтовню по телефону в рабочее время— только деловые звонки, и чем короче, тем лучше. Поэтому, когда ему недавно позвонили и из трубки раздалось радостное: “Уважаемый имярек, приветствуем! Позвольте вас сердечно поздравить!”, профессор нетерпеливо бросил трубку, посчитав звонок очередным малоосмысленными куртуазным трепом, который можно будет оставить “на потом”. Фишка же оказалась в том, что звонили из Британской Академии наук — оплота научных небожителей — с тем, чтобы сообщить о присвоении профессору N. почетного звания члена Академии.

Короткий йоркский флешбек: два раза были в Йоркском соборе и смогли попасть в его северную часть только со второй попытки, когда закончилась вечерняя служба. Оба раза звучал отрывок из элгаровского “Сновидения Геронтиуса” и дважды церковь оглашал через динамики негромкий низкий голос, призывающий к молитве. В голосе слышался какой-то незнакомый акцент, который превращал давно известные слова в слегка гудящие конструкции, наполненные печалью. 

Вечером второго дня рассматривали надгробия захоронений в северной части собора (скорбные елизаветинцы в пышных присборенных воротниках) и столкнулись с группой черных людей: молодая пара говорила на одном из африканских языков с человеком в сиреневом англиканском облачении, чуть более торжественном, чем у обычных священников. Человек радостно смеялся, а девушка и юноша что-то ему оживленно рассказывали и тоже хохотали. Л. узнал священника: им оказался архиепископ Йорка, преподобный Джон Сентаму, выходец из Уганды. Близость архиепископа к народу (здесь должен был бы фигурировать не любимый мной за безответственную пренебрежительность оборот “к простому народу”, но поди сходу разберись в критериях простоты по отношению к незнакомым людям) не то, чтоб удивила, но вот порадовала точно. Никакого морализаторского вывода здесь, конечно, не будет — в конце концов, все священники имеют право на безмятежную радость, независимо от того, архиепископы ли они или простые викарии,— а вот хорошее воспоминание о минуте содружества в церкви-кузине, пожалуй, останется.

Йорк: теперь фото

А теперь обещанные фото Йорка, которые за неимением времени не разместила раньше. Как же хочу снова в йоркский холодный солнечный воздух.

Снова антикварное

Снова побывали в любимой ветошной лавке, где открылась нам примерно вот такая картина:

И наши сегодняшние найденные там сокровища — окно в осенний прозрачный Брюгге, залитый водой (смешанная техника, тушь/акварель; по скупым отметкам устанавливается, что пейзаж был написан в 20-е гг. XX в., висел в частной галерее, после чего долгое время являлся собственностью человека из Нортумберленда) за 5 скромных фунтов и тонкостенная яркая чашка из японского фарфора Noritake с пожелтевшей тарелкой и блюдечком за 10. Я приду туда снова, это точно.

А прошедшая конференция, меж тем, была потрясающей: в сущности, она была о том, как использовался информационный ресурс в пространстве славянского Нового Времени. Газета “Куранты”, к примеру, уже во время правления царя Алексея Михайловича держала в штате дьяков-переводчиков, которые делали выборку из шведских, датских, польских и английских новостей, а сами, в свою очередь, поставляли новости в королевские дворы Европы. Скажем, новость о казни Степана Разина какое-то время была хедлайнером в европейских газетах. Как выяснилось, “Куранты” писали и о театральных пристрастиях Тишайшего и о его особой любви к представлениям на мифологические (читай, языческие) темы — к примеру, о похождениях Меркурия. После одного из таких представлений “царь оставался недвижен 10 часов”. Американские, британские и шведские слависты демонстрируют какое-то сумасшедшее знание материала и погруженность в него. Мой основной вопрос на этой конференции: как адекватно деконструировать такой уникальный материал в рамках современного социокультурного анализа?

Понравилась фраза из одного abstracts в программе конференции: “How did kamennye baby transfigure from crass curiosities to historisezed heroines? Stay tuned!”

Ну и, конечно, постоянно встречающиеся в докладах на английском ревизские сказки, ямщиков, сословия, версты, вершки и аршины отдельно порадовали.

(На фото — один из докладчиков, Джон Рэндольф из университета Иллинойса с докладом “Technique, Obligation, Communication: The Horse Rely and the Politics of Information Transfer in the Russian Empire of the Eighteen Century”)

Рабочее текуще: кратко

Закончила очередную часть конституционных переводов. Что-то в этот раз было тяжелее — видимо, сказываются поездки, после которых труднее сосредоточиться... Завтра снова иду в Дарвин колледж на вот эту конференцию, где устроительницей Катя Боуэрс. Должно быть интересно.

А еще мне рецензию на книжку по авангарду писать, а в понедельник дедлайн, ой... Ничего. Справимся.

Декоративно-картографическое

В витрине Camps Antiques Centre, любимой антикварной лавки на Gwydir street, увидели превосходную карту Кембриджшира 1845 г. за скромные 39 фунтов. Лавка уже закрывалась, но добрые хозяева разрешили нам сделать покупку. Повесила карту в комнате наверху: буду по ней изучать кембриджширскую местность.

40 Artistic creation Robert W Paul, 1901

The Public Domain Review, бесперебойный поставщик неиллюзорно-прекрасного, опубликовал недавно этот вот пленительный эдвардианский пастиш на тему Пигмалиона и Галатеи. Пигмалионово лицо, впрочем, кажется мне удивительно современным.

Nothings and triviality

Записала первое в своей жизни видео-поздравление для кузины из Риги, у которой завтра юбилей (40 лет). То есть, вот эта застенчивая неловкая женщина со странным голосом в кадре — я? “Но послушайте, Ватсон! Я ничего не понял!”

Вчера утром пришло письмо-приглашение на ежегодный профилактический осмотр у окулиста с продлением рецепта на линзы: “Уважаемая миссис Полсон, — вежливо гласило письмо, — здоровье ваших глаз очень важно для нас, и именно поэтому мы приглашаем вас на ежегодный осмотр с применением новейших технологий по проверке и коррекции зрения”.

Несмотря на почтительный тон письма и конверт с красивой синей эмблемой “Dr Thomas Optometrists” серде мое ушло в пятки предательски дрогнуло, а уши очень ловко прижались к голове: вспомнились студенческие годы и пожилая сонная докторша (не окулист, а настоящий “глазник”) в университетской поликлинике около нашего корпуса, которая медитативно повторяла, усадив меня на низенькое скрипящее кресло перед “ШБ-мнк”:

- Послушайте, Чугунова, но вы слепнете! Да, слепнете. Чугунова, надо что-то делать! Операцию надо.

Hornbach "Sag es mit deinem Projekt"

Вот если бы вся реклама была такой прекрасной готически-стимпанкерской! Впрочем, в русалок и домовых я уже давно не верю, а жаль. (Хоть здесь идет речь о готах, тэг "Стимпанк" я все ж поставлю: родственные души, как-никак).

Йоркские tutti quanti: часть V (окончание)

Перед отъездом еще раз прошлись по йоркским улицам (на многих дверях викторианских домов — белая роза Дома Йорков: здесь все помнят) и заглянули-таки в классический tea house (Бог знает почему я не была в них до сих пор даже в Кембридже). Мы с Л. были единственным из всех многочисленных посетителей, заказавших классические сконы (масло, взбитые сливки и джем) с кофе вместо чая. Надо было видеть, с каким осуждением (назовем его все-таки мягким) на нас воззрилась пожилая британская пара, расположившаяся по соседству. Кощунство и разрушение устоев.

***

В National Railway Museum, полном викторианских радостей, способных растопить сердце любого (и даже начинающего) стимпанкера, на глаза попался вагон 80-х гг. XIX в. “Ливерпуль-Манчестер”. Сразу же вспомнила его брата-близнеца под названием “Манчестер-Ливерпуль, увиденного в прошлом году в Манчестере.

***

В Или в поезд вошел нарядный мальчик лет 11 в фирменном костюме одной из частных школ, вежливо поинтересовался, останавливается ли поезд в Одли Энд, получив удовлетворительный ответ, поблагодарил и, сев в кресло, пробормотал: 

— Что за херь...

Новый учебный год наступил и в Британии.

Йоркширские tutti quanti перед отъездом: часть IV

Все улицы в Йорке никакие не street, но gate — викингов здесь до сих пор помнят.

***

Хочешь почувствовать себя йоркширцем — произнеси быстро и без запинки название самой короткой улицы города “Whip-ma-whop-ma gate”. И не останавливайся на полсекунды, чтоб набрать в легкие воздуха!

***

Город-таки явил мне и стимпанкерскую свою сторону: вчера над York Minster быстро пропыли разноцветные аэростаты, и я даже умудрилась наделать с ними фотограмм.

***

Уезжать не хочется, но пора, пора.

Йоркские tutti quanti: часть III

Пока отдыхаем перед восхождением на башню York Minster, вспоминаю своих любимых викторианцев: в давешнем музее йоркширского нарратива, в зале, посвященном привычной обрядовости (рождение-крестины-свадьба-похороны) одна из табличек поведала о том, что для викторианских детей опыт смерти был менее драматичным, чем для их современных сверстников: “Как правило, дети сами несли гроб умершего товарища на плечах, демонстрируя таким образом скорбь и сочувствие ”, — бесстрастно вещал путеводитель. Рядом с мартирологическими описаниями находились и артефакты — траурный креп на платье и мрачного вида кукла, одетая в черное, о которой сообщалось, что “в викторианскую эпоху ее популярность не уступала Барби”. Каждой эпохе — свои погремушки, да.

***

Что-то мы уходились сегодня. Такими темпами нас скоро запишут в школу олимпийского туристического резерва. Ну в принципе я не против того, чтоб рекордам наши звонкие дать имена.

***

Еще немного йоркских/йоркширских впечатлений: одна из воодушевленных пожилых леди-экскурсоводов в Treasurer's House — поместье Фрэнка Грина (баронета и эдвардианца, который передал свой особняк с уникальным собранием произведений искусства в ведение National Heritage перед своей смертью в 1954 г.) рассказала нам, что в комнате на втором этаже (угрюмые фамильные портреты эпохи Стюартов, китайские вазы, шелковые обои, тяжелые портьеры, каминная решетка изящного литья) некая дама из династии Гринов заколола мужа кинжалом (надо полагать, сверхострым и с изящной ручкой, инкрустированной рубинами — или сапфирами, а то и вовсе жемчугом), заподозрив его в связи со служанкой. “Вот видите витраж на стекле? — спрашивала леди-экскурсовод, — а это ведь не простой витраж, аутентичный! Сделан был как раз после смерти хозяина дома, павшего жертвой ревнивой супруги!

Йоркские tutti quanti: часть II

Завтрак в крошечных английских семейных отелях — это целый ритуал, о котором стоит рассказать подробнее. Последний раз нечто подобное я наблюдала в Бате в прошлом году, но и там гостиница на холме возле крикетного поля была гораздо вместительнее, и на завтраке присутствовало человек 10. Столовая в нашем guest house'е — маленькая комната с привычной уже ореховой мебелью: три стола с массивными гнутыми ножками, стулья и комод — вот и все. Кроме нас, из посетителей только молодая семья с девочкой лет четырех и группа тихих китайских аспирантов, состоящая из двух барышень и одного молодого человека. Столы сервированы с какой-то трогательной и очень старомодной изысканностью: чайный или кофейный сервиз (в зависимости от нужд посетителя) с растительным орнаментом, масленка со свежим маслом, розетки с джемом и мармеладом, столовые приборы с костяными ручками, льняные салфетки с потемневшими деревянными кольцами, латунная тостерница. На каждом столе меню — знаменитый Full English Breakfast (яичница с беконом и бобами, пряные сосиски и ржаные тосты с маслом и джемом) или овсянка с йогуртом и фруктами. На полный английский завтрак решится не всякий (мы не из таких смельчаков), а вот китайские аспиранты заказали, и, когда хлопотливая хозяйка принесла полные тарелки с дымящейся яичницей и ветчиной, тихо охнули, но через секунду ели с удовольствием.

Хлеб в тостах темный, с хрустящей корочкой, и здорово наблюдать, как на его теплой поверхности подтаивает мармелад, в чашке свежезаваренный кофе с пенкой, а в кофейнике отражается твоя сонная физиономия. Хозяйка приносит больше фруктов, спрашивает о том, где уже удалось побывать, и советует новые и новые места, которые не обойдешь и за месяц.

***

Замок на горе не похож на руины уже хотя бы потому, что кажется, будто он взлетает к облакам.

Йоркские tutti quanti: часть I

Впервые мы остановились в настоящем викторианском guest house — крошечном отеле, где хозяйка, настоящая британская тетушка-хлопотунья из романов Остин, отдает тебе ключи не только от номера, но и от входной двери, у которой растут розы и петунии, спрашивает, какой тост ты хочешь на завтрак — среднепрожаренный или подрумяненный как надо — и сетует, что все посетители с детьми уже уехали: каникулы закончились, впереди новый учебный год. В комнате пахнет засушенными цветами, и тихо звякают ходики на стене. Сейчас пойдем осматривать город.

***

Первые впечатления от Йорка: город цвета ржаного хлеба с магнетическими улочками и тюдоровскими покосившимися домиками, с древней стеной, идущей через весь город. Йорк — город свежести: жаркое солнце не отменяет его северной прохлады. В Йорке великое множество девушек, которых легко представить героинями — нет, не сестер Бронте, но, скорее, лилейными и легкоступыми девами из поэм Китса: это их manna dew.

***

А еще Йорк — по-настоящему традиционный английский город: такого количества tea rooms на душу населения (включая собакингов, породистых и не слишком) я не видела ни в Кембридже, ни в Кентербери, ни в Питерборо.

***

По соседству с нашим номером на первом этаже guest house'а обнаружилась библиотека — небольшая комната со стареньким шкафчиком орехового дерева и мягким диваном в цветочек, по которому разбросаны вышитые подушки (в моем детстве такие звались, кажется, думками). Левая сторона шкафчика уставлена посудой — потускневший чайный сервиз по случаю коронации Елизаветы II с ее парадным портретом, парочка фарфоровых доберманов и гипсовый заяц в фартуке (масон?), — а справа теснятся книги.

Йоркские tutti quanti: начало

Рядом с нами в поезде едет молодой небритый папаша лет 24-25 с малышкой месяцев 11 от силы. Ребенок одет с неловкой и тщательной изобретательностью: из-под легкого платьица торчат пижамные штанишки в овечках, сверху надета вязаная кофточка, три пуговицы которой застегнуты вразнобой. Все вещи девчурки папаша недолго думая сложил в прозрачный пакет — оттуда виднеется голова куклы, поилка, памперс, еще что-то в куче художественного беспорядка. При этом дитя выглядит сытым, замурзанным и довольным, а молодой папаша — абсолютно и непреложно счастливым.

***

В Донкастере в поезд вошли три леди средних лет с твердыми подбородками, решительным загаром и яркими пиджаками — не леди, воительницы. И аромат томфордовского парфюма от самой нибелунговой из них заставил мое обоняние тотчас же капитулировать.

Вернулись. Йорк великолепен, но теперь для равновесия нужно съездить и в Ланкастер. Обычные tutti quanti запощу уже завтра.