К сегодняшнему имениннику и его поэзии я по большей части равнодушна, хотя пейзажную лирику нежно люблю с детства, особенно «Порошу», где «серые вороны раскричались на лугу» и «бесконечная дорога убегает лентой вдаль», но «Черный человек» занимает все же в моей внутренней художественной иерархии (постоянно, кстати говоря, перестраиваемой) совершенно особенное место: набившее оскомину двойничество, которого в мировой литературе наберется не на один пандемониум, у Есенина внезапно осовременивается — и отрезвляется — страшным способом индуцированной апатической депрессии, да так ярко и вещно, что рифма запоминается сама собой, без прогонов и подсказок.

И, конечно же, нет там никакой сюрреалистической «ноги», а есть болезненная звукопись отзывающейся в голове главного героя бессонницей:

…на шее ночи

Маячить больше невмочь,

— так что, этот вопрос был как будто бы решен раз и навсегда.

Странно думать о том, что Есенин в «Черном человеке» внезапно стал певцом Weird poetry, отстоящей от его современника Кларка Эштона Смита с его “The night grows whole again… The shadows rest, Gathered beneath a greater shadow’s wings” на расстоянии простертой во тьму руки.