«Известна история про шахматный автомат, сконструированный таким образом, что он отвечал на ходы партнера по игре, неизменно выигрывая партию. Это была кукла в турецком одеянии, с кальяном во рту, сидевшая за доской, покоившейся на просторном столе. Система зеркал со всех сторон создавала иллюзию, будто под столом ничего нет. На самом деле там сидел горбатый карлик, бывший мастером шахматной игры и двигавший руку куклы с помощью шнуров. К этой аппаратуре можно подобрать философский аналог. Выигрыш всегда обеспечен кукле, называемой “исторический материализм”. Она сможет запросто справиться с любым, если возьмет к себе на службу теологию, которая в наши дни, как известно, стала маленькой и отвратительной, да и вообще ей лучше никому на глаза не показываться». 

(В. Беньямин, «О понятии истории»)

…В этот день ровно 82 года назад Беньямин покончит с собой в гостинице “Hotel de Francia” после известия о том, что Испания не пропустит его на свою территорию без визы, и он должен будет вернуться в оккупированную нацистами Францию. Ханна Арендт, спасшаяся чудом после его страшной смерти, напишет потом очерк? эссе? — напишет работу, в которой гениально определит беньяминовскую провиденциальность:

«В случае с Беньямином беду (если можно её так назвать) сегодня легко предсказывать задним числом: прочитав эссе о Гёте, написанное абсолютно неизвестным автором, Гофмансталь назвал статью «совершенно бесподобной» («schlechthin unvergleichlich»), и беда в том, что он сказал чистую правду, – в тогдашней литературе ничего подобного беньяминовскому эссе не было. Но и позднее беда всего выходившего из-под пера Беньямина состояла в том же: оно каждый раз оказывалось sui generis».

Гибель Беньямина, как и провидческая гибельность его исторической прагматики — то, о чем сегодня думается особенно остро.