Моисеев был и нашим постсоветским Бой Джорджем (тот ведь, кстати, тоже, перед тем, как стать экзотической птицей, был простым ирландским мальчиком с рабочих окраин Вулиджа), и нашим Элтоном Джоном, чей эпатаж мог быть и дешевым, и крикливым, иногда и пошловатым, что уж, но чаще кафешантанным вполне в духе берлинских гей-кафе, знаменитого нью-йоркского клуба 57 или лондонских ресторанов Сохо.
Он, конечно, не был певцом, но бурлескно-травестийным шансонье, чей самопародийный шепот в «Голубой луне» неожиданно подхватили все, и напевали, беззаботно смеясь, а еще он был потрясающе пластичным танцором и мимом в эпоху, когда официоз на эстраде отмирал, уступая место криминалу, всем этим воровайкам и комбинациям, красивым безголосым девчонкам и — внезапно — интересным разножанровым музыкальным экспериментам, которые, впрочем, чаще всего заканчивались ничем.
А он — был. И впервые за долгие годы, смешной и нелепый, с клоунскими ужимками, какими-то умопромрачительными костюмами в блестках и перьях и броским макияжем (очень, кстати, умелым), он снял стигму с гомосексуальности, которая, как выяснилось, может быть открытой, пусть и через буффонаду, балаганность и фарс.
Его нежно и преданно любили женщины средних лет — за бесшабашность и безалаберность, и он отвечал им тем же, выступая для них на своих концертах.
Эксцентричный и карикатурный, он внезапно стал одним из голосов навсегда ушедшей эпохи, в которой быть собой на сцене означало пожертвовать собой ради искреннего шутовства, и он это сделал, за что ему огромное спасибо. Покойся с миром, Боря.
No comments :
Post a Comment