У меня, конечно, целый день не выходит из головы история оксфордского профессора Оббинка и фактически уже доказанной кражи им египетских папирусов из Библиотеки Саклера (если кто не знает, там у них крупнейшее хранилище древних рукописей и артефактов) с последующей перепродажей их американским миллиардерам-евангелистам из Hobby Lobby.
Для меня эта история примечательна сразу по нескольким причинам: как экс-архивист, долгое время работавший с ценными и особо ценными рукописями в РГАЛИ, я примерно понимаю, как запускается этот вот механизм «личного включения в документ» (и, особенно, в эго-документ — мемуары, дневники и письма), когда тебе как текстологу кажется, что только ты и никто другой способен расшифровать весь авторский текстовый корпус (и даже больше), со всеми его конъектурами и палимпсестными варьяциями черновиков. Но, естественно, ты каждый раз мысленно бьешь себя по рукам и одергиваешь: работать можешь, но бумага, с которой ты почти сросся, тебе не принадлежит, что бы ты там при этом себе не думал.
Прелесть обладания уникальной рукописью невероятно притягательна и, на мой взгляд, правда тянет на одно из самых сильных и изысканных бесовских искушений: ты ведь не просто ее перечитываешь вслед за автором, но и восстанавливаешь весь его путь проб и ошибок (это если посчастливится, конечно), как будто снова и снова разворачивая авторское сознание — там, где он свернул в свои собственные дебри, ты берешь след и идешь за ним по тропе, становящейся все уже и темнее. В какой-то момент тебе начинает казаться, что ты и автор — почти одно и то же, только ты в более выгодном положении (ты знаешь, чем все может закончиться, а он пока что нет), и это никакое не преувеличение: именно поэтому у многих моих коллег предмет их научного интереса становится чем-то сродни невидимому родственнику, великому, но часто и надоедливому («снова нашептал не то, что нужно»).
Большинство из нас, впрочем, отлично понимает, что это — часть запланированной научной игры в бисер, в которую желательно играть по правилам, не впадая в грех самоотождествления, но кто-то и теряет голову, и натурально сходит с ума (знаю и о таком).
Случай Оббинка интересен еще и тем, что у него в жизни было все, о чем только может мечтать человек вроде меня и всех моих друзей, для которых исследование и работа с текстами — это, в сущности, и есть их жизнь. Он полностью реализовался в профессии (Fellow Крайст Черча, шутка ли), он регулярно публиковался в роскошных сборниках с нужными научными индексами, ему не нужно было думать о том, что с ним не продлят контракт — талант его был очевиден и всеми признан.
Но нет: самоупоение от головокружительной близости к древнему, легендарному и библейскому (евангелические тексты!), ослепление собственным талантом (отселе править миром я могу) и какой-то совершенно непонятный для меня авантюризм — и вот перед нами частный случай странного преступника и еще более странного преступления, о котором потом, может, и напишет новый Эко, но его, Оббинка, место не рядом с Вильгельмом Баскервильским, но с Хорхе Бургосским, и свою сокровищницу он уже сжег.
No comments :
Post a Comment