Отступлю от своего правила не писать о злободневном, хотя, в сущности, это неважно.
Юбиляра я впервые, как и многие из моего поколения, нашла в «Огоньке» — «Матренин двор» прочелся легко и быстро, не оставив, впрочем, ничего особенного в памяти, кроме, разве что, колченогой кошки и опустевшего после трагической смерти главной героини дома. Я тогда зачем-то много читала деревенской прозы (ну, или относящейся к ней по прямым, а то и косвенным признакам) — Распутина, Белова, Солоухина, Абрамова. Нравились из всех только Абрамов со своими архангельскими Пелагеей и Алькой и Распутин с Матерой — в отличие от всех остальных, их герои не выглядели вымученными и ненатуральными «зарисовками с натуры» ставшего вдруг городским бывшего деревенского жителя, остальные же раздражали избыточной диалектно-брусковой панферовщиной. Матрена тоже показалась настоящей, но как будто прозрачной и бледной, как если бы я читала многажды повторенную до этого машинописную копию — отчетливые образы размывались и ускользали.
Чуть позже, года через три, уже в университете, прочла «Архипелаг» и «Раковый корпус», и последний вдруг фрагментарно уцепился в памяти (привет Тоффлеру и его третьей волне) — особенно Костоглотов и молодой инженер Вадим с чагой. Чтение меня захватило — может быть, из-за того, что личное и семейное наложило отпечаток на переживаемый героями (да и автором тоже) опыт. Я знала, что в спокойствии Вадима, сосредоточенно работающего в палате, была обреченность, как и в его мужественном переживании болей, и в том еще, как методично он пил бесполезную чагу. Ее ненавистность и реальность персонажей были сильны, а оттого запомнились, и за это Солженицыну больше читательское спасибо.
No comments :
Post a Comment