“Lucia di Lammermoor” (Royal Opera House)

Удивительно, как жизнь Доницетти напоминает биографию Достоевского: та же колоссальная работоспособность в сложных житейских обстоятельствах, та же зависимость от заказчиков и творческая неровность. Сюда же — острый интерес к темам, которые принято называть готическими: сюжеты о превратностях судьбы (с несчастливым концом), иллюзорности счастья. Впрочем, в интересе к готическому у Доницетти, конечно же, очень много от старой традиции европейского романтизма: не случайно в основу его «Лючии ди Ламмермур» лег роман Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста»; при этом понятно, что сюжет оперы можно соотнести и с «Замком Отранто» Уолпола, и с «Праматерью» Грильпарцера, и с новеллами По (кровавые призраки прошлого, роковая любовь, месть/возмездие на фоне пейзажей с одинокими замками и фонтанами и проч.). 

«Лючия ди Ламмермур» — не только классическая романтическая опера, но и, пожалуй, одна из самых хрестоматийно-трагических (в конце погибают практически все основные действующие лица, причем, большая часть оперного действия приходится на развитие безумия у главной героини): известно, что во время неаполитанской премьеры, состоявшейся в 1835 г., ее приходилось несколько раз останавливать, потому что экзальтированная публика в зале экстатически рыдала. Современному человеку такая восторженность может показаться отчасти забавной и слишком избыточной, но до того только момента, пока не зазвучит музыка Доницетти: даже у не очень искушенного слушателя она способна вызвать очень сильные чувства — сложно оставаться бесстрастным, слушая, к примеру, арию безумной Лючии из 2 сцены III акта “Il dolce suomo”.

Постановка Royal Opera House получилась неоднозначной. Действие оперы, судя по костюмам, происходит примерно в конце 30-х гг. 19 в.; сценическое пространство поделено надвое, причем выступления солистов в одной части синхронизируются с пантомимой в другой. Трудно сказать, насколько удачен этот прием: мне показалось, что авторы постановки решили несколько снизить пафосно-романтический накал повествования, «разбавив» его рутинными или даже бурлескными действиями (Лючия и ее компаньонка Алиса долго и безуспешно убивают Артуро, волоча его по полу в стилистике комедии дель арте; Лючия раздевается или переодевается на глазах брата, и мы видим все подробности ранневикторианского туалета с его корсетами, каркасами, нижними юбками и панталонами) — по-моему, вышло не совсем то, что планировалось, и мельтешенье фигур мешало восприятию. Режиссер-постановщик решил додумать и осовременить сюжет, показав зрителю плотские отношения Лючии и Эдгардо во 2 сцене I акта, закономерным итогом которых стала ее беременность (во II акте зритель становится свидетелем ее утренней тошноты в уборной) и последовавший вслед за ней выкидыш: именно поэтому в III акте Лючия появляется в одной ночной рубашке, держась за живот, внизу которого расползается кровавое пятно. Смотреть на нее было в общем больно, и ничего к драматизму оперы такая натуралистическая деталь, по-моему, тоже не добавляет.

Но все-таки это частности, на которых не фиксируешься: великолепный голос Дамрау фактически и сделал оперу тем, чем она и должна быть — подлинным произведением искусства. Я никогда не слышала ее вживую, только в записи, и в реальности эффект от ее голоса получился абсолютно ошеломительным: мне кажется, Дамрау не нуждается ни в кровавых рубашках, ни в переодеваниях на сцене просто потому, что все коллизии оперного сюжета она способна изобразить голосом, и этого вполне достаточно.