Накануне Пасхи

Пока подходило тесто для куличей, вспоминала, как их делала бабушка. С самого утра в субботу она шла на кухню, доставала заранее припасенные муку, дрожжи (тогда, в моем детстве, они были только живыми: сухие появились значительно позже), яйца, сахар; разводила дрожжи в молоке («Батька, я же говорила, купи больше молока!.. Это еще свернется, не дай Бог»), отгоняла меня — пей свой чай скорее, мне стол нужен — и я, подчиняясь общей радостной тревоге, быстро выпивала чашку чая и шла в комнату. Бабушка оставалась на кухне одна: готовила опару, которая у нее всегда как-то удивительно быстро подходила, просеивала муку; в кастрюльке уже варились в луковой шелухе яйца. К нам в этот день часто заходили соседки — за солью или ещё чем, ой, Валентина Александровна, то ви вже паски ставили? я ще не робила, треба теж буде, зараз нема врем'я — бабушка давала соль, вежливо слушала, а в жестах уже было нетерпение, нельзя, чтоб отвлекали.
Соседки, наконец, уходили, она замешивала тесто, подбивала его два-три раза — я и деда ходили по квартире на цыпочках («не топайте, а то кулич спадет») — везде пахло корицей (бабушка берегла ее как зеницу ока, от Пасхи к Пасхе) и молотой гвоздикой; я тайком пожирала приготовленный в мисочке темный изюм (Ленка, это что такое, ну прекрати, не хватит же!..). Потом раскладывали тесто в формы из-под болгарского зеленого горошка и томатов, ждали еще полчаса — бабушка всегда нервничала, подойдет ли как следует? Всегда подходило. Куличи пеклись в духовке, и я ждала, ну когда же, когда. Они всегда получались высокими и ровными, с темноватыми душистыми внутренностями, утыканными изюмом. Бабушка посыпала их сверху сахарной пудрой, и мы ждали праздника.

Я готовлю куличи последние пятнадцать лет. Делаю по её рецепту — теперь вот уже с английской корицей и гвоздикой. Получается, вроде, ничего, но с ее — теми, из моих 9-11 лет — не сравнить, нет.