Очень трогательно наблюдать, как филологическая часть моей дружественной ленты маскирует свою любовь к Пушкину мемами, анекдотами, отрывками из Довлатова и всем остальным, что там положено делать по канону ироничной, но все ж очень мягкой внутри, интеллигенции.
Я же вдруг в связи с его днем рождения подумала о том, что, проживи Пушкин подольше, он вполне бы мог возглавить готическую-постромантическую и предсюрреалистическую волну в русской литературе – нишу, которую, ясное дело, занял прекрасный Гоголь (ну, с разными оговорками, конечно), а затем подхватил Достоевский и русские символисты.
Чем дальше, тем больше я вижу, что концепция о Пушкине-реалисте и историке карамзинского толка (занятия истоками пугачевщины – дело достойное, конечно, никто не спорит) все-таки не обязательно стала бы определяющей в его литературной работе, не случись фатального казуса с Дантесом-Геккерном. Понятно, что во мне говорит уже и профдеформация человека, погруженного в семантику и онтологию horror studies с ее потребностью структурно встраивать поиск мнительного-сверхъестественного туда, где его, возможно, и нет, не доводя при этом до стыдного «сравнивать все со всем» (впрочем, формалисты, а за ними и структуралисты, доказали, что путь познания может быть головокружительно-непредсказуем и да, странен).
Но ведь правда, как умопомрачительно хорош Пушкин – нет, не романтик даже, в привычном дискурсе Weltschmerz и Sehnsucht, но настоящий готик – с веселым братье-гриммовским безумием «Утопленника» («Тятя! тятя! наши сети Притащили мертвеца»), с ласково улыбающимся черепом сержанта гвардии Петра Петровича Курилкина из «Гробовщика», с отрешенной эсхатологией Вальсингама, с коротким задушенным «А!» Донны Анны и обреченно-беспечным «А!» Дона Гуана, со сном Татьяны, полным мистических, но кротких чудовищ, полужуравлей и полукотов, со всем эти приязненным интересом к потустороннему и страшному, которое и делает его таким вневременным и настоящим, и нашим Готорном, и По, и Радклифф, и Шелли.
No comments :
Post a Comment