Киношное-лингвистическое

Пять дней подряд смотрю Гарри Поттера — вернее, досматриваю серии, на которые не хватило времени и еще чего-нибудь несколько лет назад, — и в который раз задаю себе вопрос: чорт возьми, как же я вообще смотрела раньше фильмы в дубляже? Это же равносильно оперным напевам Рабиновича из известной истории, в которых и Рабинович может быть абсолютно прекрасным и тонким знатоком оперы (может и не быть), и оперные партии он может знать в мельчайших нюансах — но Рабинович не певец, поэтому всё, что получаем на выходе — субстрат вроде сухого молока: не полезно и странно.

К примеру, только сейчас услышала убийственной красоты upper RP в исполнении Драко Малфоя и его тетки Беллатрисы (Бонэм-Картер) — это же музыка! Уже неважно, что они там говорят, хочется просто сидеть и слушать их реплики на рапиде.

Nothings and triviality

Двое пакистанских юношей интеллигентного вида флиртуют с двумя азиатскими девушками, одна из которых по виду китаянка, а вторая похожа на вьетнамку. Юноши прощаются и заходят в ближайший супермаркет; одна из девушек поворачивается к другой и говорит:

— О май гад, еах?

— Еах! — решительно отвечает ей вторая девушка, и они обе скрываются за углом супермаркета.

Голеностопные хроники

Два дня бандаж на обеих ногах плюс компрессы со льдом и ибупрофен, и дело как-то (совсем чуть-чуть) сдвинулось. Ходить по-прежнему не так чтоб очень просто, но получается лучше, чем прежде. Дошла сегодня до центра города, сильно устала, так что обратно пришлось добираться уже на такси. 

Удачно я потренировалась, ничего не скажешь. Век помнить буду.

В общем, на манеже все те же — подснежники приходят в себя после сегодняшней бури (некоторые выглядят слегка потрепанно, как после суматошной вечеринки), да и в целом в саду оживляж — зелень бурно прет из земли, улитки роют новые тоннели etc.

Upd. А вот так было два года назад.

2 года на Блогспоте

Меж тем, я как-то пропустила вторую годовщину писанины в бложике: по-хорошему, её надо было отметить еще 24 января, но я была поглощена “The Theory of Everything” и обо всём остальном попросту забыла. Ну что сказать: пристрастилась к бложеку как к наркотику, пишу большей частью глупости, ленюсь и откладываю большие посты, и всячески себя ругаю потом за это etc. Пусть в новом сезоне всё пойдет поцветистее. Больше ада! Да будем!

Хроники чортова голеностопия (еще не хватало завести отдельный тэг под это)

Голеностопные суставы на обеих ногах сильно болят по-прежнему — хожу пока медленно и на небольшие расстояния; особенно неприятно подниматься вверх по лестнице. Накладываю холодные повязки со льдом на щиколотки и страшно злюсь на себя: заставь дурака Богу молиться, он и гантели сгрызет. В общем, завтрашний танцкласс под вопросом, но Дживс, мы должны, мы справимся, мы не ковер, не гортензия, иначе буду скрипеть зубами в бессильной ярости и думать, что двигаюсь не так как жуки жуки, не так, как бабочки и коляски и как жуки пауки. В общем, жду.

Nothings and triviality

Погода, кажется, совсем сошла с ума. В воздухе пахнет не то, что ранней весной, а каким-то апрелем. Сюда же почки на деревьях, подснежники (они тоже скоро будут выглядеть как анахронизм) и, как водится, кембриджских школьников и студентов в ветровках, шортах и футболках.

***

Еще немного о Редмэйне, сыгравшем Хокинга.

Актеры, конечно, люди пластичные, но все-таки, как ни крути, осмысленный взгляд сыграть трудно. Редмэйн же в роли Хокинга был более чем убедителен. Полезла в Гугл читать о нем — ну, все правильно: Итон (кроме того, что это “закрытая школа с традициями для богатеньких, в которой они все — коллективный Джордж Осборн”, это по-прежнему одно из лучших учебных заведений в Британии), а после — кембриджский Тринити колледж и диплом историка искусств с отличием. Стоит ли удивляться, что кембриджского студента Редмэйну играть было не так уж чтобы очень трудно. Вот она, теория сапиосексуальности (brainy is the new sexy) в действии.

Сегодня ему 69, и мне как-то трудно в это поверить, потому что для меня он уже много лет не меняется. У него сложный характер, и в общении со мной, даже когда я была ребенком и подростком, он не допускал никакого сюсюканья, считая, что это унижает — разговаривал как с ровней, и мне это, помнится, ужасно льстило. В мои 12 он объяснил мне специальную теорию относительности; когда мне было 14, мы много говорили о философии и политике. После смерти мамы он снова уехал на Север, а я осталась с бабушкой и дедушкой: на семейном совете было решено, что так будет лучше для всех. Он писал мне из Тикси письма — и отвечал на все мои с абсолютной аккуратностью. Я писала, как разочарована Толстым, и что “Подросток” Достоевского как будто бы списан со всех рефлексирующих подростков на свете, включая меня саму. Это потом уже я узнала, что писал он мне, в основном, ночью, после нескончаемо-трудного дня: он тогда фактически жил на работе. И обширный инфаркт у него случился, когда он вернулся с работы, как обычно, за полночь: его отвезли в больницу, и он запретил всем своим коллегам и друзьям звонить в Запорожье и говорить об этом бабушке, дедушке и мне. Он позвонил нам уже из больницы сам, когда его состояние стабилизировалось, и суховато сказал, что помощи никакой не нужно, и нечего срываться и ехать.

The Theory of Everything

“The Theory of Everything” — фильм, в основе которого лежит очень простая история: жизнь гения от начала и до творческого пика (хотя кто поручится, что у Хокинга этот пик уже пройден?.. я не возьмусь), рассказанная просто и безыскусно, но при этом с прямотой, честностью и искренностью, которые, может, и приукрашают действительность (немного), но уж точно её не лакируют. Перед Эдди Редмэйном, исполнителем роли Стивена Хокинга, стояла практически невыполнимая задача: показать на экране великого ученого-инвалида, но сделать это так, чтобы зритель не просто проникся к нему сочувствием (зная историю Хокинга, это несложно), но полноценно сопереживал всем его победам и поражениям. Редмэйну это удалось; в начале фильма мы видим очаровательно-некрасивого, блестящего, тонкого, умного, обольстительного, нервного и чуткого молодого человека, в которого, ей-Богу, очень трудно не влюбиться (как это и сделала главная героиня, его будущая первая жена Джейн Уайлд), даже если вам гораздо больше двадцати: Редмэйн полновесно воплотил на экране тип мужской чувственности новейшего времени, которая видится одновременно хрупкой и сильной в своей витальности. Его Хокинг очень привлекателен: безграничный интеллект и эмпатия, упомянутая уже чувствительность и доброта — сочетания, не столь уж распространенные и среди обычных людей, а что уж говорить о высоколобых интеллектуалах Оксбриджа.

Текущее: мы хотели рекордам наши звонкие дать имена

Кажется, я допрыгалась до воспаления голеностопных суставов, балда. А все потому, что нагрузки надо было наращивать постепенно, а не как я — с места в карьер с гантельками. В итоге, пропустила уже две тренировки — вчера и сегодня. Делаю массажи, прикладываю лед и вот это все. Чувствую себя Томом Сойером после огнестрельного ранения, полученного при изощренной попытке побега с Геком и Джимом вниз по Миссисипи. И никакого general dancing сегодня, а я так хотела порепетировать свежевыученные па в румбе!..

Ну, зато черновик доклада на португальскую конференцию выслала, с которым устроители так настойчиво поторапливали. И то хлеб. В черновике не совсем то, с чем я вообще хочу выступать, но из-за дедлайна и неожиданности запроса (три тыщи знаков почти мгновенно), пришлось давать хоть какой-то (очень примерный) набросок. Всё равно буду переделывать.

“Властелин колец”: теперь с чердака

Очередная находка на чердаке (ей-Богу, там склад с сокровищами, а я еще и половины не исследовала за два года) — аудиоспектакль “Властелин колец”, записанный для радио ВВС в 1981 г. и выпущенный в 87 г. на кассетах — задолго до Джексона с его киносагой. Кассет всего 13 штук, и упакованы они в приятную на ощупь коленкоровую черную с золотом коробку, внутри которой сверху лежит карта Средиземья. На оборотной стороне карты — информация о спектакле со списком действующих лиц, режиссеров и авторов сценария и проч. Теперь ужасно хочется найти теплый ламповый магнитофон, чтобы всё это богатство послушать. Где бы только отыскать?.. На чердаке, вроде бы, нет. Но еще не вечер, конечно.

Оцифрованный архив Тьюринга

Коллега Л. Урсула Мартин поделилась вчера ссылкой на оцифрованный архив Тьюринга: там личные документы, переписку, биографические сведения, рукописи, наброски и черновики лекций, а также документы, которые были переданы Кингз колледжу, Кембридж) через несколько лет после смерти Тьюринга, в 1960 г.

Я очень занята с работой сейчас, но уже посмотрела рукописный раздел — впечатляет.

Nothings and triviality

Возвращаюсь из Клэр, прохожу через Grand Arcade, местный молл, все магазины уже закрыты, я иду по длинному коридору к выходу, чтобы сократить путь домой, а на втором этаже кто-то играет на рояле “Турецкий марш” Моцарта, играет так отвратительно, что я смеюсь в голос, и позади меня кто-то тоже начинает хохотать. Я, правда, не оглядываюсь, продолжаю идти и смеяться — и тот, другой, невидимый человек смеется в ответ.

***

Потянула мышцы на обеих ногах во время последних двух силовых и кардиотренировок, из-за чего хожу теперь, как раненная ну, скажем, рысь (кто сказал “сурикат”?). Никогда еще мои румба и квикстеп не выглядели так величественно. Еле волочила мои бедные конечности

Чуть меньше madeleine'ства, чуть больше овсянки

Вчера вечером вдруг до дрожи, до скрежета зубовного захотелось овсянки — такой, какую варила бабушка: овсянка получалась у неё ни густой, ни жидкой, а прекрасно-вязкой, с отдельными крупицами, которые приятно перекатывались на языке.

Вскочила со стула, мигом пролетела два лестничных пролета, вбежала на кухню, за секунду нащупала в шкафу в глубине средней полки неказистый бело-голубой пакет “Scottish porridge”, дрожащими от нетерпениями руками всыпала содержимое (ни много, ни мало) в стеклянную огнеупорную посудину, плеснула на глаз молока из бутылки, добавила щепоть соли и сколько-то там сахару — то ли пол чайной ложки, то ли пол столовой, да фиг с ней, какая разница, взболтнула секунду — и быстро, быстро! — отправила в микроволновку на три минуты, пританцовывая около неё босыми ногами от вожделения.

Подумалось о том, как было бы здорово, если бы кто-нибудь из великих современных режиссеров экранизировал повесть Андреева “Он”. Наверное, лучше всех это бы сделал Бергман: Нордена у него обязательно бы играл еще не старый Эрланд Юзефсон, а Елену — молодая Харриет Андерссон. “Он” у Бергмана был бы невидим, но нам — каждому — было бы сразу ясно, что вот он, здесь, в комнате бедного студента, положил руку ему на голову, и студента, и нас сразу же охватили бы сон и тоска, сон и тоска. Елену-Харриет мы бы тоже видели смутно — так же, как чувствовал её постоянное присутствие студент, особенно на берегу моря, в котором она утонула. А съемки, допустим, велись бы на Форё — последнем пристанище Бергмана, и лучше всего, чтобы проходили они в середине ноября, когда ветер с моря особенно порывист, а пейзаж особенно угрюм, но по утрам Форё уже засыпает снегом, и отчетливая белизна его скрадывает печаль и все горькие тайны.

Ну а из великих живых режиссеров пусть “Он” экранизирует Ханеке. И Норденом у него стает Малкович, а Еленой — помолодевшая и бесплотная Тильда Суинтон.

Calvino Bookmark Interview 1985

Последнее интервью Итало Кальвино ВВС, данное им совсем незадолго до смерти. Отличное — с рукописями и “mystification”.

«Homo Sacer»: Последний акт («L’Uso dei Corpi»)

Читать хорошее:

На этом пути Агамбену пришлось отойти и от хайдеггеровой темпоральности. [У Хайдеггера] весь груз проекта, груз возможности полностью возложен на ожидаемый результат. Мы же через допущение «полного отсутствия груза и задачи» ищем другой путь, стараемся переосмыслить [recast] — или, скорее, проследить [retrace] — изначальный раскол истории и природы. Перед нами теперь явное стремление разделаться со всей системой разделений как таковой. Наличие жизни — это контакт без страха смерти или вины. В Третьей главе Агамбен определяет онтологию как «[языковой] практический и кооперативный аппарат, текстуру praxis» [2], как пишет А. Негри в своей рецензии, вышедшей в Il Manifesto (19.11.2014).

Что может поддержать стимпанкера, павшего духом в борьбе с бездушным эпплом, как не светлый образ “нашего всего”, прокачанный до 80 lvl?

Александр Сергеевич Пушкин: reload.

Макбучные хроники (продолжение)

*Макбук ожил и дал приют всем моим безнадежно расхристанным десктоповским файлам на время: спасибо Л.*

Ну вот, пока суть да дело, вчера убрали елку. Она особо не изменилась, совсем не пожелтела и по-прежнему сильно пахла хвоей. Мы были, кажется, последними в Кембридже, кто избавился от елки — вынесли её на задний двор и спилили нижние толстые ветки для растопки камина; известно, что елка горит плохо, больше трещит и чадит, но зато праздничный дух еще какое-то время будет вылетать в каминную трубу. Кот с подозрением косил зеленым глазом, отслеживая наши послепраздничные перемещения: судя по виду, он был разочарован, что его давешняя миссия быть главным новогодними украшением в этом сезоне подошла к концу, и колкая елочная шерсть больше не будет осыпаться с тихим шелестом на его шкуру. 

До следующего Рождества, в общем.

Макбучные хроники: вчерашнее-отчаянное

Ну что, с Мери-Сью пока закончили, возвращаемся в реальность: ниже приводится краткое содержание предыдущих серий борьбы с бездушною машиной (машина пока побеждает по совокупным очкам).

***

Четвертые сутки пылают станицы, а с нашими компами — моим и макбуком Л. — творится какое-то светопреставление: они не грузятся, а если и подгружают макабрическую Есэмити, тухнут и виснут через полчаса — обычно это происходит аккурат в тот момент, когда я открываю новую вкладку в Гугл Хроме. 

Перезагружали системы в безопасном режиме, сносили и переустанавливали монструозную Есэмити (привет Тиму Куку) несколько раз, звонили на горячую линию техподдержки — на манеже все те же, Джонатан Смолл, немедленно признавайся, куда ты дел сокровища, и проч.

Между тем, у меня аврал с переводами (на айпаде переводить — всё равно что чечевицу от проса отделять), 23 дедлайн по черновику статьи на португальскую конференцию и в бложек ничего толком не запостишь — а воз и ныне там. Л. тоже свою текущую работу делать не может. Мы, в общем, здорово озадачены, что за неведомая гиперреалистическая фигня вторглась в наши машины, и завтра, если ситуация не изменится, потащим наши девайсы в эппстор. 

Ну, и елку убрали, да.

Еще мерисьюшного*: Berry Mess

Одна из последних новогодних радостей этого сезона — mulled berry mess in a chocolate cup из грантчестерского паба The Red Lion: название лакомства можно примерно перевести как “ягодно-глинтвейный мусс в чашке из молочного шоколада”. Это совершенно потрясающий и очень английский десерт, в котором есть всё — и взбитый ягодный крем (ежевично-черничный), увенчанный огромной ягодой малины, и совсем настоящая чашка из твердого молочного шоколада, который хочется неприлично-громко грызть, как Гензель и Гретель грызли пряничный дом в сказке братьев Гримм, — и всё это великолепие на огромной тарелке окружено баррикадами из винного джема,  и он по вкусу — точь-в точь начинка для mince pies, теплых ягодных пирожных-корзинок, без которых в Британии не обходится ни одно Рождество.

Жаль, что всякое волшебство конечно.

___________________________

*А для мерисьюшных постов, видимо, скоро понадобится отдельный тег.

Мери-Сью и подснежниковые хроники

Подснежниковые январские посты становятся такой же приметой этого блога, как и рубрика Nothings and Triviality: если в прошлом году первое появление подснежников ознаменовалось бурей, то в этом всё тихо и мирно, и они спокойно лезут из земли.

Теплой ламповой тюльпанности пост

*Мэри-Сью mode on*

 Без тюльпанов жизнь — боль.

*Мэри-Сью mode off*

 

Чужаки и запасы продовольствия

Чтобы как-то отвлечься от грустного из предыдущих постов, попощу мерисьюшные картинки. Первая порция пойдет под кодовым названием “Они уже здесь: нашествие началось”.

А вот есть такие, которые от жадности на всё готовые, например. Даже и железные прутья клетки грызть с неблагоразумной отвагой. Наглость-то она, конечно, везде лазейку найдет.

Ещё из фейсбучного: тоже оставлю историю тут. Она, в общем, о том, что от зла скрыться очень тяжело, но его, по крайней мере, можно как-то минимизировать. Пост тоже вызвал дискуссию, в которой всё крутилось, в основном, вокруг того, какие меры последуют в отношении урода из поста, и как насилие, проявляемое внешне в городах, подобных Кембриджу — с высоким уровнем жизни и высочайшими интеллектуальными запросами — как такое “внешнее” насилие сотносится с насилием, скрытым от глаз.

***

Два дня назад в Hotel Chocolat стала свидетелем того, как здоровый детина, стоявший перед нами в небольшой очереди, вначале заорал на свою маленькую дочку (жена с другим ребенком в коляске в это время была неподалеку и рассматривала витрину), а потом сильно дернул ее за волосы. Девочка расплакалась и отбежала к матери, которая привычным жестом стала ее гладить и успокаивать. Я бы сказала, что мать это делала, скорее, машинально: было очевидно, что подобное происходит не в первый раз.

Факт, что на моих глазах избивают ребенка — в Кембридже, в Кембридже, среди бела дня, черт возьми! — был настолько ошеломляющим, что я крикнула по-русски “Какого черта!” одновременно с Л., который крикнул то же самое по-английски.

Из недавнего фейсбучного-рефлексивного — оставлю и тут для себя, как напоминание и чтоб “не расслабляться” (там случилась некоторая дискуссия, почему описанные в посте персонажи процветают, и не наших ли они рук дело; ну, всё может быть, всё может быть).

***

Вспомнился мне вдруг один ученый, который, приходя на работу в читальный зал моего архива, постоянно сетовал, как это ужасно, что архив не работает круглосуточно.

“Вот был я в библиотеке Конгресса, — говорил ученый, — так там работники готовы приносить тебе документы по наипервейшему требованию. А вы что?..” — и тут же смотрел на нас с вежливым презрением. 

Тяга к знаниям — дело, конечно, хорошее, кто б спорил, и вдохновение может нагрянуть, когда его совсем не ждешь, но отчего-то я до сих пор думаю, что филиппика известного ученого была не о том. Совсем не о том. 

Так уж вышло, что я каждый раз вспоминаю его, когда натыкаюсь на разговоры о духовности.

Компо-хроники: временное макбучное убежище

Перебралась пока на макбук Л.: мой комп скорее мертв, чем жив, и это, конечно, тьма египетская. Запощу пока сюда всё, что планировала перепостить за последние несколько дней вынужденного простоя.
На картинке я в несколько унылом расположении духа по поводу макбучных неприятностей:

Briefly (грустно)

В общем, у нас все сломалось: каким-то непостижимым образом вышли из строя оба наших с Л. мака, и это ужасно некстати. Мне нужно срочно закончить работу над очередным переводом и подготовить черновик статьи для португальской конфы, а все ссылки, заметки и наброски в  десктопном компе. И в блог уже хочется запостить чего-нибудь не в три строчки, но с айпада особо не разбежишься... У Л. всё примерно то же самое. Печально.
Завтра звоним в техподдержку: придется, видимо, их, наши машины, чинить.

Такие дела.

Gales

Штормовой ветер за окном разрывается настоящей канонадой: страстоцвет цепляется за окна второго этажа, и кажется, что это какая-нибудь ундина из устья речки Уз — скребется голубоватыми коготками, шелестит мягким рыбьим ртом: “Впусти, впусти” — и бьет в нетерпении крупным ячеистым хвостом, спрятанным в колючих страстоцветовых ветках.

Предлагаю новую версию анкеты из 36 вопросов на тему “Как справлять именины сердца с таким же, как ты, только хуже, потому что ты всё равно лучше” — только на этот раз с поправкой на текущий запрос:

1. Вы смотрели “Левиафан”?

2. Сколько раз вы смотрели “Левиафан”?

3. Возьмите листок бумаги и запишите в столбик, какие именно эмоции вызвал у вас “Левиафан”.

4. Каким блокнотам вы отдаете предпочтение для коротких взволнованных заметок о “Левиафане” (если указываете “молескин”, опишите размер и базовые характеристики).

5. Сколько часов в день вы готовы выделить эмоционально окрашенным беседам о “Левиафане”? 

6. Вы предпочитаете дискутировать о “Левиафане”:

а) скорее в реальности;

б) скорее виртуально (укажите социальную сеть, где вы дискутируете; можно ставить галку в графе “фейсбук” по умолчанию).

7. Опишите спектр эмоций (весь), когда вы смотрите “Левиафан” и одновременно дискутируете в социальной сети (можно ставить галку в графе “фейсбук” по умолчанию).

8. Опишите (подробно) предполагаемый спектр эмоций у возможного кандидата при просмотре “Левиафана”.

...

36. Если вы по каким-то причинам до сих пор не посмотрели “Левиафан”, то вы автоматически исключаетесь из анкетирования и объявляетесь личностью с социопатическим расстройством.

Айпадное-раздумчивое

Только захотела записать кое-какие воспоминания, как компьютер взбрыкнул и завис. Видимо, знак: вначале думай, потом пиши. Ну и ладно.

До сих пор пытаюсь понять (не то, чтоб очень мучительно, но всё же), в каком именно времени года живу — цветущая вишня намекает на апрель, рдяные листья на октябрь, ну а ярко-желтый цветущий кустарник и вовсе на конец августа, к примеру.

Пока нам меняли наш скоростной интернет на суперскоростной (прежний был, в общем, неплох, хотя периодически задумчиво зависал аккурат в тот момент, когда я делала очередной пост в блоге; надеюсь вскорости почувствовать разницу), перевела очередной кусок работы, не отвлекаясь на фейсбучек (ну разве что пару раз ответив на комменты с телефона), прочла сколько-то там “Пражского кладбища” (оттуда все больше тянет “Островом накануне”) и даже собрала иголки под елкой (на всей нашей улице мы единственные затейники, у которых елка до сих пор по вечерам горит огнями). Оффлайн — ты мир.

The Imitation Game

The Imitation Game — лучший фильм, который я посмотрела за последнее время. Историю Тьюринга только и можно было рассказать именно так: аутичный мальчик, выросший в неловкого человека, самое главное и очевидное свойство которого — стремление понять и обозначить то, что обозначению не поддается. Не сомнение, а несомненность сводит с ума. Тьюринг Камбербэтча, нервный, часто неприятный, социально-неуклюжий, не сомневается только в одном: если есть паззл, то должен быть код, который его расшифрует. Поиск очеловечивает Тьюринга гораздо больше, чем все социальные связки, вместе взятые.

Когда я была в Блетчли полтора года назад, я поняла, что Тьюринг был не только мозгом этого места, но всем: машина Тьюринга — это, конечно же, он сам, и он будет там всегда.

***

Мне не дает покоя история Тьюринга.

Nothings and triviality

По дороге в Грантчестер, в Ньюнеме, заметили blue plaques, синие таблички, английские памятные доски, которые обычно размещают на доме, если в нем жил известный исторический персонаж. Таблички в Ньюнеме были меньше обычных: пригляделась и поняла, что посвящены они обычным людям, жившим в этих домах в начале ХХ века — “Здесь в 1907 г. жила миссис Грэм с двумя детьми” и т.д. Похоже на какой-то школьный проект. 

По-моему, отлично.

***

Ну и еще, конечно, январский Кембридж — город забытых, потерянных, заброшенных и оставленных перчаток, варежек, велосипедных рукавиц и митенок. Идешь ли по центру или по окраине — они везде: на скамейках и велосипедных стоянках, около церквей и магазинов, пабов и школ. Точно не проверяла, но, кажется, чаще всего они соскальзывают с правой руки. Тянут указательный палец — помоги, возьми с собой, не будь бездушным болваном.

Белый в Кембридже

Благодаря вчерашней встрече с московскими коллегами (провели их с Л. по Кембриджу, показали колледжи и библиотеку Клэр), грандиозный труд прекрасных Моники Спивак и Елены Наседкиной “Смерть Андрея Белого”, наконец-то, очутился в Кембридже. Огромное спасибо за книгу, мои дорогие друзья! Ваш подарок бесценен. С нетерпением жду вас в гости!

P.S. Положила рядом свое стимпанкерское колье и шанхайский веер из рисовой бумаги: мне кажется, они очень адекватно перекликаются с оформлением книги.

Nothings and triviality

Если встать посреди комнаты и со значением громко произнести слово “Кукар!”, кот поднимает большеносое лицо, начинает прядать ушами, затем выпрямляется и, полный достоинства, прыгает на тебя.

Наблюдая который день фейсбучные дискуссии, все больше убеждаюсь, что полная отчаяния реплика, брошенная одним из горьковских героев, “до двадцати пяти лет человек проповедует, а потом начинает думать”, верна лишь в абсолютном меньшинстве случаев.

Первые в новом году.

Граждане, которые вчера порицали убитых карикатуристов за попрание святынь, сегодня предсказуемо упрекают их же в дурновкусии: “Ну вы понимаете, они же тролли, да еще плюс ко всему несмешные и бесталанные”. Убивать плохо, “но есть нюанс”: тролли раздражают, а мы тонко чувствующие эксперты и в белом. 

Чур меня от эстетов.

Сегодняшнее воспоминание о Ксаверии, сардоническом манекене из бесконечного дома “Золотой цепи” Ганувера, заставило еще раз задуматься о куклах-автоматах, или автоматонах. Тревожное и странное порождение эпохи Просвещения, куклы эти мыслились субъектами, наделенными волей и жизнью — точнее, её полным подобием: они были искусно выполнены из драгоценных пород дерева, раскрашены лучшими красками, на них были надеты прекрасные парики и наряды. По легенде, некоторые из кукол могли даже говорить — монотонными скрипучими голосами произносить несколько фраз, синхронно закрывая и открывая глаза. Иногда мастера вставляли в грудную клетку манекена часовой механизм, и тогда у куклы гулко и размеренно стучало механическое сердце.

Зачем мастера делали их? Думаю, они не знали и сами. Главным для мастера было установить в деревянный корпус все детали точным и аккуратным образом, приладить и подогнать все шестеренки, обрядить куклу в красивую человеческую одежду, непременно по текущей моде, а потом посадить на высокий стул и бесцельно смотреть на нее как на Сфинкса, или на Галатею, а может, и на всё вместе.

A.I.

— Надеюсь, Ксаверий нам не нанесет оскорблений? — шепнул Галуэй.

— Останьтесь, я незлобив, — сказал манекен таким тоном, как говорят с глухими, и переложил ногу на ногу. 

— Ксаверий! — произнес Ганувер. — Позволь рассказать твою историю! 

— Мне все равно, — ответила кукла. — Я — механизм. 

Впечатление было удручающее и сказочное. Ганувер заметно наслаждался сюрпризом. Выдержав паузу, он сказал: 

— Два года назад умирал от голода некто Никлас Экус, и я получил от него письмо с предложением купить автомат, над которым он работал пятнадцать лет. Описание этой машины было сделано так подробно и интересно, что с моим складом характера оставалось только посетить затейливого изобретателя. Он жил одиноко. В лачуге, при дневном свете, равно озаряющем это чинное восковое лицо и бледные черты неизлечимо больного Экуса, я заключил сделку. Я заплатил триста тысяч и имел удовольствие выслушать ужасный диалог человека со своим подобием. “Ты спас меня!” — сказал Экус, потрясая чеком перед автоматом, и получил в ответ: “Я тебя у б и л”. Действительно, Экус, организм которого был разрушен длительными видениями тонкостей гениального механизма, скончался очень скоро после того, как разбогател, и я, сказав о том автомату, услышал такое замечание: “Он продал свою жизнь так же дешево, как стоит моя!” 

— Ужасно! — сказал Дюрок. — Ужасно! — повторил он в сильном возбуждении. 

— Согласен. — Ганувер посмотрел на куклу и спросил: — Ксаверий, чувствуешь ли ты что-нибудь? 

Все побледнели при этом вопросе, ожидая, может быть, потрясающего “да”, после чего могло наступить смятение. Автомат качнул головой и скоро проговорил: 

— Я — Ксаверий, ничего не чувствую, потому что ты говоришь сам с собой. 

— Вот ответ, достойный живого человека! — заметил Галуэй. 

— Что, что в этом болване? Как он устроен? 

— Не знаю, — сказал Ганувер, — мне объясняли, так как я купил и патент, но я мало что понял. Принцип стенографии, радий, логическая система, разработанная с помощью чувствительных цифр, — вот, кажется, все, что сохранилось в моем уме. Чтобы вызвать слова, необходимо при обращении произносить “Ксаверий”, иначе он молчит. 

— Самолюбив, — сказал Томсон. 

— И самодоволен, — прибавил Галуэй. 

— И самовлюблен, — определила Дигэ. — Скажите ему что-нибудь, Ганувер, я боюсь! 

— Хорошо. Ксаверий! Что ожидает нас сегодня и вообще? 

— Вот это называется спросить основательно! — расхохотался Галуэй. 

Автомат качнул головой, открыл рот, захлопал губами, и я услышал резкий, как скрип ставни, ответ: 

— Разве я прорицатель? Все вы умрете; а ты, спрашивающий меня, умрешь первый. 

При таком ответе все бросились прочь, как облитые водой. 

— Довольно, довольно! — вскричала Дигэ. — Он неуч, этот Ксаверий, и я на вас сердита, Ганувер! Это непростительное изобретение. 

Я выходил последним, унося на затылке ответ куклы: “Сердись на саму себя!”

По поводу произошедшего.

В общем,  я не стремлюсь оригинальничать, поэтому всё сказанное далее представляется мне самоочевидным до банальности.

Вы можете спорить с собеседником до хрипоты и помутнения в глазах, можете порвать с друзьями, если их мировоззрение противно вашему, можете презирать и ненавидеть (святых нет, ага), если считаете, что объект того заслуживает, и при этом вы-таки можете полностью полагаться на ваши частные суждения и измышления, даже если они представляют собой чистую и незамутненную спекуляцию. Вы можете бороться за них, призывать за них к ответу в суде, доказывая свою безусловную правоту etc.

Всё это вы можете делать ровно до того момента, где заканчивается слово и начинается т.н. “область активного действия”. И тут вы обязаны остановиться. Потому что ни избивать, ни калечить, ни убивать за противное вам вы не имеете права. Не. Имеете. Права.

Как бы вам этого ни хотелось.

Сегодня Рождество и день рождения дедушки. Ему исполнилось бы 94, и это первый год без него.

Дедушка прожил трудную и славную жизнь, а этот день в нашей семье всегда был особенным: бабушка пекла пироги с капустой, плюшки или большой пирог с клюквой и вареньем. Клюкву вместе с печеньями “козули”, практически совсем неотличимыми по вкусу от английских gingerbreadmen, имбирных пряничных человечков, присылала в новогодней посылке из Архангельска бабушкина младшая сестра тетя Лена: посылка обычно приходила в последних числах декабря, и потом мы ели темные и вкусные пряники в виде избушек, оленей с отломанными рогами или северного сияния еще недели две, растягивая удовольствие. Бабушка возилась на кухне, я всячески помогала ей (как мне тогда казалось: больше бессмысленно хлопотала, конечно, но бабушке и это было приятно: она никогда не гоняла меня за веселую безалаберную суетливость, в которой главным было предвкушение праздника), потом, когда пироги уже были в духовке, мы с ней шли в комнату, где стояла елка, и накрывали стол праздничной льняной скатертью.

Рождественский Сочельник в Кембридже

Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют, нас бо ради родися Отроча младо, превечный Бог.

Понедельник — начало научного и рабочего года: сижу с новым переводческим проектом, мозг после праздников поскрипывает, как слегка заржавевшая дверь, которую открываешь с усилием. Решила сделать перерыв, сгрести накопившуюся за праздники новогоднюю чепуху (красивые, но, в основном, бесполезные подарочные коробки, хотя кто знает, когда они могут понадобиться, нет-нет, это не хордерство, говорю же, нет, еще только две, и всё) и закинуть её на чердак. Открыла дверь, вытащила лестницу, залезла до половины, повернувшись корпусом в темное пространство, как марктвеновский индеец Джо, ставший на время глухонемым испанцем в заброшенном доме, поставила на край один ящик, и в этот момент что-то звякнуло, отскочило и, стукнув меня по макушке (не больно, но вполне оглушительно), вывалилось с чердака на пол. Пересчитав сполохи зеленых звезд в глазах (числом тринадцать), открыла глаза и поняла, что вижу внизу жостовский поднос — старый и потемневший от времени, но в точности такой же, как и миллионы его собратьев во всех сувенирных магазинах и лавках бывшего советского пространства. Но, чорт побери, откуда он тут, в старом доме?.. Не помню, чтоб Л. рассказывал мне о таких туристических импульсивных покупках в Москве и СПб. Может, из местного антик шопа (здесь иногда встречаются советские и дореволюционные артефакты), а может, и “просто прилетело”, если судить по той лихости, с которой он встретился с моей головой. Надо как-то это выяснить, что ли.

Only the song of a secret bird ©

Кот опять гоняет по дому призраков. Всегда примерно в одном и том же месте — у стены напротив лестницы, ходит на задних ногах, кувыркается, призывно орет что-то вроде “Аыыы-рррыу”, а глаза полыхают зеленым, упрямо клонит голову книзу и раскачивается перед высоким бордюром. Всё это продолжается минут пять; потом он делает заключительный пасс передними лапами сквозь перила, просовывает в них морду и еще полминуты воет на китайскую акварель, которая висит на стене с другой стороны лестницы. Скорее всего, загоняет привидений вглубь потускневшей рисовой бумаги.

А еще в природе существуют такие специальные одноухие коты, которых непременно нужно съедать в обед с ножом и вилкою. И, конечно, с салфеткой впридачу.

Зима пробует силы в саду: пока их хватает только на иней.

Nothings and triviality (первые в 2015)

В поезде, идущем в Лондон, три девушки на сиденьях впереди поют хриплыми прекрасными голосами португальские морны. Весь вагон сидит и слушает в полном молчании. До чего же здорово поют.

***

Пролистав оставленный кем-то Harper's Bazaar, с удовлетворением отметила, что модно все. И даже то, что не модно, все равно модно. Ну, оно и неплохо тогда.

***

А в Лейтон хаузе придумали славную штуку, деликатно удерживающую посетителей от реализации желанья рассесться на музейных экспонатах: в центр каждого кресла, стула и дивана сотрудники положили по шишке, покрытой сусальным золотом. И праздник, и строгости закона.

Бачурин

Эта песня (я её уже постила, я знаю) была одной из самых любимых с детства, как и мультфильм — там тоже есть дом и дедушка.

Вчера автор песни, Евгений Владимирович Бачурин, умер. Светлая ему память.

Увидела в фейсбучной ленте несколько постов на традиционную уже тему метафизических сплетений “Иронии судьбы” с переживанием новогоднего экспириенса двумя или уже тремя поколениями постсоветских зрителей, и в голову незаметно пробралась прозрачная в общем аналогия с другим равно-неприятным рязановским фильмом — “Жестоким романсом”, рецензию на который (из советской газеты примерно 1984 г.) я зачем-то помню наизусть до сих пор: “...о том, как влюбил в себя и погубил красавицу бесприданницу Ларису богач и гуляка Паратов”. Дело, видимо, в какой-то стандартной и пошлой закономерности: одинокая красавица (Барбарабрыльска-бесприданница Лариса), которая “достаётся” (как переходный вымпел) неудачнику с комплексами (мягковский Карандышев-Женялукашин), одерживающем перманентную победу над эрзацем “вальяжного господина” (Ипполит— Паратов). При этом не имеет значения, что в “Жестоком романсе” все случилось ровно наоборот: героиня и там, и там абсолютно пассивна, а “сложившиеся обстоятельства” одинаково тошнотворны. Немного удивляет, что оба фильма до сих пор отчего-то любимы зрителями и чаще всего упоминаются в связи с ностальгией по “настоящему Новому году” версус сожалением о том, что “некому переживать больше сильные страсти”. Как по мне, было бы намного лучше, если бы все эти “вагончик тронется”, “лохматый шмель” и проч. исчезли и стерлись из сознания бесследно.

Вечер старого года и утро нового дня

Празднование получилось тихим и домашним — налили шампанского под Пегги Ли, достали из коробки торт — снова фисташковый из Caffè Sicilia (смешливая девушка-продавщица запомнила нас по первой деньрожденьевской покупке и вместе с тортом подарила ореховую плюшку), а потом включили телевизор (в кои-то веки!) и считали удары Биг Бена сквозь фейерверковое волнующее безвременье. Так наступил 2015-й. 

Пусть движет солнце и светила и будет счастливым.