Все происходящее и болезнь Пикола наложили внутренний запрет на радость и мечты о путешествиях. Да, конечно, будет НекрономиКон, и мысли о нем по-прежнему меня утешают (хоть и беспокоят тоже, потому что нужно будет написать нестыдный текст, чтоб потом его можно было опубликовать), но это все-таки теперь не просто чистое удовольствие (хотя, конечно же, оно, Господи, ну кого я обманываю), но и работа. А вот Кромер, и море, и прогулки сейчас кажутся утраченным раем, о котором пока больно думать. Надеюсь, что постепенно это пройдет. А чувство вины нет, никуда не девается при этом, и я не уверена, что оно исчезнет.

На днях было 19 лет, как я защитила кандидатскую. Полезла в свой диссер, чтобы найти одну цитату Клуге (зачем, кстати, туда? можно было поискать и в гугле, но в диссере показалось привычнее) — нашла, а потом как-то почти бездумно скроллила до последней главы и цитаты из Ангела Силезского:

Крест на Голгофе не может спасти тебя от зла,

Если он не будет воздвигнут в тебе самом.

...Помню, что, когда дописывала текст, этот фрагмент показался мне удачным завершением разговора о блоковской стихийности: теперь же внезапно стало очевидно, что это, конечно, не об образности и метафоричности, и модус литературы тут — дело третье. Это о том, что любой эскапистский остров спокойствия (внутренний, конечно, не внешний) может быть превращен в поле битвы (гул Достоевского бьется ли в сердце?), и от тебя здесь мало что зависит. Нужно быть готовым увидеть зло и ужаснуться. А вот удастся ли спастись — большой вопрос.

Прямо сейчас пытаюсь дописать статью на BASEES со всем причитающимся набором цитат и тщательно выстроенной библиографии (по инерции думаю, что хорошо бы ее потом куда-то пристроить: публикация ведь всегда полезное дело, правда?..), когда прямо посреди очередного предложения внезапно замираю и думаю: ну и зачем это все? кому это вообще интересно? И никакие доводы вроде «мы обязаны делать свое маленькое дело, сцепив зубы», «наша апатия ни к чему, кроме увеличения энтропии, не приведет» не действуют: обессмысливание всех смыслов и, прости Господи, обнуление бьет по голове просто оглушительно. Эскапистский остров спокойствия быстро превращается в полигон.

Зная, что мои в Запорожье заперты, засыпают и просыпаются с сиренами, я испытываю глубочайшее чувство вины, и мало помогает тот факт, что оно иррационально и может быть описано в рамках классической survivor’s guilt. Да никак, в общем, не помогает.

Nothings and triviality (En)

Came across a new (perhaps to me only) term for blatant lies: “...when you’re being creative with the truth.”

Creativity goals: Malebolge.

Не знаю, не получается у меня пока вписаться в новую реальность с лязгающими засовами и безнадежным «больше уже никогда не будет как прежде». Расхлебывать последствия всех этих ужасов, понятное дело, придется долго, но автаркия в 21 веке? Вся эта дугиновщина и кибервизантийство? Чорт знает что это все такое. Не могу поверить до конца в то, что это возможно.

Отъединенность и разъединенность — вот, пожалуй, две магистрали, определяющие жизнь человека, прямо не затронутого войной. Noli me tangere — ни словом, ни делом: все, что лично я могу сейчас — быть на связи со своими, и время регламентируется точками списки-созвона. Все остальное — работа, планы и проч. — ушло на второй план. Не то, чтоб я так уж очевидно фиксировала у себя внутренние изменения (по большей части хаотичные и невнятные: naval gaze — последнее, чем вообще можно сейчас заниматься в моей ситуации; вот уж правда, неплохо бы почекать чортовы привилегии, чтоб их), но главные уже оформились — вечная дергающая тревога, переходящая в тоскливое мутное беспокойство, у которого как будто бы нет ни начала, ни конца.

Страшно хочется унять информационный шум и грохот, но это за гранью возможного сейчас. Кромер кажется недостижимым раем.

…а еще, конечно, поезд — 67-й, уходивший вечером с Курского: ранним утром Харьков, а потом, примерно через час-полтора, Павлоград. Поезд обычно останавливался там минут на пять: как раз хватало проводницам на перекур. По платформе (нас всегда пригоняли куда-то на шестой, что ли, путь, и здания вокзала не было видно) уже бродили веселые тетки: продавали неизменные обеды с жареной курицей, а еще ведра всякого сезонного — персиков, или огромных ананасовых абрикосов («десять гривень за все, та беріть, воно смачне…»), или вот еще пакеты огромных горячих сдобных пирожков — со сливами и ягодами, таких пышных, что они буквально вываливались из кульков. Вцепишься в немного закругленный чуть хрустящий край зубами, и полетела душа в рай от блаженства.

Дальше Синельниково, и это уже разминка перед Запорожьем: иногда поезд замедлялся еще и в Вольнянске, но чаще проносился мимо. А потом тамбур, громкий лязг железных засовов — «та вы сходите или нет, женщина?!», и ты прыгаешь на теплый асфальт, на лету подхватывая чемодан и удерживая на плече сумку, чтоб пролететь мимо башенки Запорожье-1 к стоянке такси и уехать к старикам, в детство и юность.

Вдруг снова вспомнила (я об этом писала когда-то лет девять назад, ну да ладно), как лежала в детской офтальмологической больнице Запорожья (недалеко от пл. Свободы: там были совершенно гениальные врачи всегда, детей свозили со всей Украины) — отходила после склеропластики на правом, кажется, глазу (детям ее тогда делали под общим наркозом).

Нас в палате было довольно много, пять или шесть девочек разного возраста: я, тринадцатилетняя, была одной из самых старших. Моей сопалатницей было крошечное существо лет четырех с какой-то нехорошей прогрессирующей хренью (то ли периферической дистрофией сетчатки, то ли еще с чем-то похожим): лежала она с мамой, и приехали они в Запорожье из села (по-моему, откуда-то из-под Днепропетровска).

Девчонка эта была настоящей юлой и звездой всей палаты: гасала по ней с перевязанным глазом, как мини-копия Флинта. Говорила на чистом украинском, никакого суржика; помню, когда я пыталась под нее подстроиться, ее мама смеялась и говорила: «Лєно, дитино, не переймайся».

 Месяц ада.

Рабочее-невеселое

Написала за сегодня всего лишь две (!) несчастные страницы будущей статьи, для которых (цитаты) перевела фрагменты «Символизма как миропонимания» Белого, «Творчества Вяч. Иванова» Блока и андреевского «Красного смеха», а чувствую себя так, будто разгружала вагоны с щебнем как минимум. Про другие дедлайны вообще молчу.

С такими темпами мне светит только торговля жабами в Иннсмуте без накладных, чорт возьми.

Минуле нікуди не зникає. Воно може наздогнати тебе будь-де.

Поїзд летів, повний людського гаму. Здавалось, город витягує в поле свою залізну руку за мною і не пускає. Мене дратувала непевність, що тремтіла в мені: чи розтулить рука свої залізні пальці, чи пустить мене? Невже я вирвусь від сього зойку та увійду у безлюдні зелені простори? Вони замкнуться за мною, і надаремне клацати буде кістками залізна рука? І буде навколо і в мені тиша?

А коли все отеє сталось, так просто і непомітно, я не почув тиші: її глушили чужі голоси, дрібні, непотрібні слова, як тріски і солома на весняних потоках... ©

Yesterday around 1 p.m. Nazanin and Richard gave their press-conference in Parliament, and yet again I was mind-blown by Nazanin's strength, grace and self-awareness. From the very beginning she knew that it would be a very challenging ordeal, and so it was: she fearlessly said that there were times when she lost hope completely, but she persevered. Her speech was empowering and inspiring—things we all need right now.

The Armitage Symposium: call for papers

Итак, открылся прием заявок на Армитадж Симпозиум, где я впервые буду участвовать не только в качестве докладчика, но и одного из организаторов, чем я очень горжусь. Сейчас, конечно, в свете всего происходящего все воспринимается совсем по-другому, и все-таки эта новость — едва ли не единственное, что хоть как-то способно меня воодушевить.

East Anglian book discoveries (En)

My East Anglian history pile slowly but surely increases: starting with the classic MR James work, “Suffolk and Norfolk,” it’s continued with Edward Parnell’s “Ghostland,” “Walks in East Anglia” by Bruce Galloway, works by WA Dutt, “The Norfolk Broads” and “Highways and byways in: East Anglia,” and now I’ve added this book by Francis Pryor, which got positive reviews from qualified people.

Текущее-тоскливое

Испытываю от телеги тяжелые чувства — неудобно, вязко, громоздко и в целом не очень осмысленно. Он у меня в телефоне и на айпаде, но во многие новостные каналы я захожу теперь только за тем, чтоб ленту синхроном прокрутить до конца — нет сил и возможностей уже читать это все подряд, наступает мгновенная информационная перегрузка. С тг-папками тоже неудобно: и звук отключила у всего, вроде бы, и разложила все каналы по полкам, а беспорядок тот же, что и был. В какой-то степени тг — идеальное отражение и субстрат нынешнего инфо-хаоса, его альфа и омега, блин. Мне кажется, после «всего» оттуда все побегут, как из зачумленной деревни (когда вот только).

34 года, как не стало мамы.

Мне удалось увезти с собой часть московского архива — маминых фото и переписки из больницы с бабушкой, — десять лет назад; остальное осталось у папы (он передал/переслал мне много всего за эти годы), но самая большая коллекция (фотоальбомы и письма) так и лежит в Запорожье: ее хранят мои близкие.

На днях они заказали поминальную службу по маме в церкви; все эти годы они ухаживали за маминой могилой и за могилами моих стариков. Они не только мои ангелы-хранители, но и хранители моей семейной памяти. Мой долг — помогать им и защищать, как могу.

Вечная память маме и низкий им поклон.

Из очевидного, но все-таки трудно-формулируемого для себя: держаться подальше от всякой bona dicta, от всей разом нравоучительной мерзости (поучайте лучше ваших паучат в соответствии с пунктами 1-10), от стыдных словесных орнаментов с их макароническим бессилием и много от чего еще. Потока плохо написанных текстов сейчас избежать трудно, но лучше было бы по возможности в него не вливаться.

Вспомнилось что-то*:

«Как, например, изломан и восторжен Горький! Бывало, на Рождестве на Капри (утрированно окал, на нижегородский лад): «Нонче, ребята, айдате на пьяццу: там, дьявол их забери, публика будет необыкновеннейшие штуки выкидывать, – вся, понимаете, пьяцца танцует, мальчишки орут, как черти, расшибают под самым носом достопочтеннейших лавочников хлопушки, ходят колесом, дудят в тысячу дудок… Будет, понимаете, несколько интереснейших цеховых процессий, будут петь чудеснейшие уличные песни…» И на зеленых глазках – слезы».

(И.А. Бунин «Окаянные дни»)

____________

* Лучше все-таки ВПЗРам помалкивать в тряпку, а не манихейничать в соцсеточках

Nazanin is free! (En)

I’ve been waiting for this since the very beginning, and it has finally happened! After 6 years in Iranian captivity, NAZANIN IS FREE!

She has boarded a plane leaving Iran, and she will be reunited with her family later today in London. Hooray!

A true glimpse of joy in these horrendous times.

85th anniversary of HPL’ s death

Lover of hills and fields and towns antique,

How hast thou wandered hence

On ways not found before,

Beyond the dawnward spires of Providence?

“To Howard Philips Lovecraft” by Clark Ashton Smith

***

On this day 85 years ago, H.P. Lovecraft passed away in Providence, RI. According to his main biographer, S.T. Joshi*,

He [HPL] was pronounced dead at 7.15 a.m. That evening Anne [one of HPL’s aunts] telegraphed a reply to Barlow [HPL’s friend and colleague]:

HOWARD DIED THIS MORNING NOTHING TO DO THANKS.

[…]

A funeral service was held on March 18 at the chapel of Horace B. Knowles’s Sons at 187 Benefit Street. Only a small number of friends and relatives were there—Annie, Harry Brobst and his wife, and Annie’s friend Edna Lewis. These individuals then attended the actual burial at Swan Point Cemetery, where they were joined by Edward H. Cole and his wife and Ethel Phillips Morrish, Lovecraft’s second cousin. […] Lovecraft’s name was inscribed only on the central shaft of the Phillips plot, below those of his father and mother: “their son / HOWARD P. LOVECRAFT / 1890–1937.” It took forty years for Lovecraft and his mother to receive separate stones.

Вот еще хорошее у Фриче — об иррациональной (и, видимо, рессентиментной по природе) вине наблюдателя, не вовлеченного прямо в разрушительный хаос:

В пьесе Пшибышевского «Гости», также лишенной всякой динамики, также вырастающей исключительно из настроения, герой, под влиянием каких-то странных угрызений совести [sic!] — хотя он, кажется, не совершал никакого преступления, — проникается инстинктивным страхом «всего» и «ничего», как выражается Ола Гансон. ©

Текущее-невеселое

До сих пор так и не решила, региться на BASEES в этом году или нет. Вообще непонятно, кто приедет (спойлер: из моих друзей/коллег/знакомых, базирующихся вне ЮК, фактически никто), а весь смысл там был как раз в нетворкинге не только во время собственно выступлений на секциях, но и на кофе-брейках и книжной ярмарке. А сейчас что толку…

UPD. С другой стороны, повидаться с местными друзьями-славистами бесценно. Короче, надо.

UPD.-2. Зарегилась.

...yet it must continue.

***

For the flame of the spring that consumes not but quickens is felt at the heart of the forest aglow,

And the sparks that enkindled and fed it were strewn from the hands of the gods of the winds of March. ©

Наконец-то (и, главное, как вовремя) дошли руки до Фриче, которого нужно было прочесть для статьи примерно сто лет назад.

В «Видении св. Патрика» Кальдерона король-язычник готов принять проповедуемое великим ирландским святым христианство в том случае, если кто-либо из его приближенных воочию увидит ад и чистилище. Один из его придворных, Людовико Энио, проникает в таинственную пещеру и, возвращаясь назад, сообщает о виденных и испытанных им ужасах. Когда Энио пришел в себя, он увидел, что вся пещера

Заполнилась видениями ада

И духами — такими ужасными

На вид, что их ни с чем сравнить нельзя. ©

...Не нужно и пытаться сравнивать: ад равен самому себе.

Текущее (пока хватает только на телетайпы)

Из хорошего (будем считать это микроскопическим достижением дня): прочла лекцию о РЛ онлайн для Университета Уорика* , и, кажется, все прошло неплохо (сильно волновалась, что презентация обязательно застрянет на середине и проч., но ничего подобного не произошло, слава Богу).

Из остального: по-прежнему чувствую себя выпотрошенной, и сил пока что хватает только на организацию книжек в шкафу и еще на какие-то дурацкие перестановки мебели, чтобы отвлечься от ужаса, перешедшего в тоскливую фазу («что еще плохого произошло за время моего минутного отсутствия в Телеграме?...»). Хотелось бы думать, что это не на долгие месяцы... Хотелось бы.

_____________________

* Это повторная: первый раз я выступила с ней в феврале 2019 г., в другой — нормальной — жизни

Trying to resume my work—not in its entirety yet, but partly (at the very least). Going through Simon Heffer’s “The Age of Decadence: Britain 1880 to 1914,” and some lines from different paragraphs resonate with my current mindset uncannily.

Очевидное (En)

This year International Women’s Day is not a holiday by any means, but a clear reminder that essential things such as the right to live and freedom in all its forms, including freedom of expression and all the existing liberties, i.e having full body autonomy, the right and opportunity to work, getting access to education, medical care/medical supplies, to childcare and many more—cannot be underestimated and the fight for them is not over.

Ad lucem.

Пробежала глазами последние посты — какое-то, блять, сопливое нытье. Слова настолько обессмыслились, что каждая строчка выглядит теперь глупостью и пошлостью. По-хорошему завидую (нет, конечно) умению некоторых коллег и фейсбучных френдов кропать длиннющие простыни о пандемониуме душевных микродвижений — мне бы их апломб и ажитацию, да все не к месту.

Писать в паблик о моих в Запорожье по-прежнему страшно: мало ли, как это может им навредить. Там есть одна хорошая новость (человеку удалось вырваться и уехать за границу), но все остальное выглядит и звучит ужасно. Поэтому только помогать, стиснув зубы, и ждать, когда ад без конца все-таки завершится.

Текущее

Работаю (ну такое: все равно все придется переписывать, видимо, но хоть разрозненные черновики будут — не с чистого листа перекатывать, и то хлеб), а тут еще в самый неподходящий момент взбрыкнул телефон, и как раз тогда, когда он нужнее всего не для болтовни в соцсеточках, а чтобы быть на связи с близкими. Забэкапила, еще раз забэкапила, снесла всякое ненужное, почистила кэш — плюется, но, вроде, снова очнулся (ттт).

А в голове вертится пастернаковский перевод экспрессиониста Гейма, выученный когда-то в другой жизни наизусть.

***

Пробудился тот, что непробудно спал.

Пробудясь, оставил сводчатый подвал.

Вышел вон и стал, громадный, вдалеке,

Заволокся дымом, месяц сжал в руке.

Городскую рябь вечерней суеты

Охватила тень нездешней темноты.

Пенившийся рынок застывает льдом.

Все стихает. Жутко. Ни души кругом.

100 лет Пазолини

Спасибо дорогой Ире, которая напомнила, что сегодня 100 лет Пазолини.

Он знал о войне все.

***

Мокрый сверчок поет во Фриули.

Песней своей так безжалостно теребит

Мою память, открывая в ней прошлого пустые проемы,

Там последний знак жизни тает дымком потухшей хлопушки,

Эхом блуждает стон, разбиваясь о стены скал тугоухих.

Позвать ли кого? Есть еще время?

Иль я уже и говорить разучился?..

Взгляды близких погасли,

Над столетием тень нависла, как туча…

Мальчик, домой возвращаясь,

Насвистывает, травинкой играя сорной,

Но уже в волосах седина,

И мрак наползает,

Обесцветив лик безбородый.

И лампада уже зажжена —

Древнейшая дань нашим мертвым.

У меня в телеге сейчас полное ощущение дня открытых дверей: какую ни откроешь, там толпится народ, спорит, размахивая руками, постит провиденциальное или котов (коты, само собой, провиденциальны par excellence, плюс сто очков к общему обаянию — штука по нынешним временам исчезающе-редкая среди человеков), или молчит себе спокойно в закоулке, привалившись к стенке, безо всяких этих “what’s on your mind?” и прочего ноблесс оближ. Внезапно понравилось (а как плевалась ведь в самом начале).

Посижу-погляжу: блогоканал заводить пока что не буду (асфодели на блогпогосте за глаза), но в комментированье уже потихоньку вовлеклась.

С фейсбука, впрочем, тоже не ухожу: я все-таки надеюсь, что мы все, здесь обретающиеся, не растеряем друг друга.

Сегодня день рождения Мэкена, по почте пришла новая книга от Гиппокампуса, на главной лавкрафтианской платформе новый апдейт, а я слежу за новостями, как бешеная, потому что все это подошло к Запорожью, и ракеты летают над Энергодаром. Господи, помоги.

Я как-то невероятно устала за эти несколько дней. Глупо и неприлично, конечно, жаловаться, зная, через что проходят сейчас мои близкие и друзья в Запорожье, Киеве и Харькове, но природу не обманешь — не могу спать, и в итоге встаю с тяжелой головой, совершенно разбитая и деморализованная. О том, чтобы войти в нормальный рабочий ритм, до сих пор не может быть и речи: делаю какую-то мелочевку, а писать-креативить так по-прежнему и не могу пока от слова совсем. Целый день провисела на телефоне (в вацапе, фб-мессенджере и скайпе) со своими, и от того, что любимая школьная подруга (дружим уже 35 лет) появилась в скайпе только спустя несколько часов после моего сообщения, довело меня до полного раздрая.

Все это больше пишу не как военные сводки (Господи, помилуй), а как обрывочные заметки для истории — чтобы через какое-то время перечитать и забыть обо всем, как о ночном кошмаре. Удастся ли?.. И, главное, когда?

Память — все-так удивительно противная вещь: она начинает тебя дергать в самые неподходящие моменты. Сегодня весь день вспоминаю почему-то, как ездила в универ на раздолбанной электричке «Канцеровка-Днепрострой 2 - Запорожье 2», как набивался плотно в вагон рабочий и сельский люд (выходили на Запорожье Малом к торговым рядам), как пихались, но не сильно, двигая нас, хилых студентиков, внутрь, чтоб потом можно было усесться на деревянную скамейку, как мы ездили зайцем, а контролеры нас особо даже и не гоняли, а если и ловили, то приговаривали, весело ухмыляясь — «ну то таке, діти, треба ж платити», и мы отдавали какие-то копейки вскладчину или и вовсе манкировали: нас все жалели.

И как потом возвращалась домой после пар и библиотеки, одна или с Сашкой, тогда еще поклонником (мне 20, ему 22), а напротив сидели рыбаки, которые засыпали почти мгновенно, как только занимали сиденья (- ти диви.. а шо воно?..- де? - та ось там... - це граки), и от них несло рыбой, добытой в Плавнях, и это все было счастье.

Никто меня этой памяти никогда не лишит. То есть, вообще никто и никогда.