Вдруг снова вспомнила (я об этом писала когда-то лет девять назад, ну да ладно), как лежала в детской офтальмологической больнице Запорожья (недалеко от пл. Свободы: там были совершенно гениальные врачи всегда, детей свозили со всей Украины) — отходила после склеропластики на правом, кажется, глазу (детям ее тогда делали под общим наркозом).

Нас в палате было довольно много, пять или шесть девочек разного возраста: я, тринадцатилетняя, была одной из самых старших. Моей сопалатницей было крошечное существо лет четырех с какой-то нехорошей прогрессирующей хренью (то ли периферической дистрофией сетчатки, то ли еще с чем-то похожим): лежала она с мамой, и приехали они в Запорожье из села (по-моему, откуда-то из-под Днепропетровска).

Девчонка эта была настоящей юлой и звездой всей палаты: гасала по ней с перевязанным глазом, как мини-копия Флинта. Говорила на чистом украинском, никакого суржика; помню, когда я пыталась под нее подстроиться, ее мама смеялась и говорила: «Лєно, дитино, не переймайся».

И вот лежу я, на физиономии повязка, страшно хочется пить, и тут чувствую маленькие цепкие лапки на щеке.

- Лєно!

- Чего? — спрашиваю.

- Лєно! Будеш грати?

- Не могу пока, попозже.

Тихонько гладит по щеке.

- Лєно! Я тебе не той... не битиму, чуєш?

- Вот спасибо! — смеюсь.

Бабушка, которая была со мной в палате (разрешили на один вечер), поит меня из чашки и приговаривает: она с тобой поиграет, но попозже, а сейчас всем надо ложиться спать. Спать-спать-спать.

Слышу тихий котячий притоп — побежала к маме.

Где они сейчас?