Милостивый государь Андрей Яковлевич!

…На днях мы схоронили великана родной поэзии. Пушкин убит на дуэли с поручиком кавалергардского полка Геккерном […]

…Но Пушкин уже сам потребовал священника и приобщился св. тайн прежде, чем получил всемилостивейший рескрипт государев. 29 января в 2 часа 30 минут он скончался. Два сына его взяты в пажи, дочери в один из женских институтов; в указе камер-юнкер Пушкин наименован камергером. <…>

А. Ф. Воейков — А. Я. Стороженко

4 февраля 1837 (из Петербурга в Варшаву)

185 лет назад в Петербурге умер от ран, полученных на дуэли, Пушкин. Только в этот день из филолога-практика, литературоведа и текстолога я превращаюсь в человека, которому страстно хочется, чтобы сослагательное наклонение в истории сработало хотя бы однажды, вопреки всему, и он остался бы жив, и закончил свои археографические труды, может быть, переработал и завершил «Светского человека» (акварельный отрывок из него, «Гости съезжались на дачу», стилистически-динамичный, спорный и абсолютно современный, остро нуждается в продолжении) – о поэзии я уж и не говорю. Вся сила магического мышления, отсутствующего в обычное время (вечный повод для высоколобых острот), фокусируется сегодня на его не-смерти: при этом, впрочем, хочется удержаться от кафешантанных песенок «Саша, не ходи на Черную речку» и проч. – пошлость можно победить молчанием.

Мы привыкли думать, что сам Пушкин искал смерти, и вся его лирика последних лет – это продолжающийся эпилог, но отчего-то именно в день его гибели сознание упрямо отказывается признавать пушкинское предчувствие верным. Пушкин, впрочем, сделал это за нас: если уж и можно в кои-то веки, презрев страх перед пыльными клише, вытащить из погреба то самое, про «живее всех живых», сказанное когда-то по другому, неправильному, поводу, то оно, очищенное от налипшей исторической скверны, внезапно обретает и целостность, и окончательную правоту. Конечно, жив – даже в этот день, и сегодня особенно, и так будет всегда.