Тарковскому 85 сегодня. Нет и, наверное, больше не будет для меня ни одного режиссера, который воспринимался бы настолько своим — до такой степени, что каждый последующий кадр в его фильмах не только предвкушаешь, но и предвидишь. Я люблю все его фильмы с разной степенью вовлеченности, но так сложилось, что «Солярис» сопровождал меня с самого глубокого детства, когда я впервые посмотрела его с родителями, потом, через школу и университет, дальше, в Москве, и уже здесь, в Кембридже. Крис, его бумаги (среди их вороха он находит свой старый диплом, казавшийся талантливым когда-то), его отношения с отцом («Крыс, ты идешь?..» — говорит Гринько, и мне тепло от его украинского говора, потому что я слышу деда), его мучительная любовь к Хари, его память и сны — это все как будто бы и обо мне тоже, хоть я и живу свою собственную жизнь.
Сцена с Бертоном, где ученый, герой Юлиана Семенова, скептически, но и деликатно разводит руками — но на вашей пленке ничего нет, там же одни облака, вы сняли одни облака — она про разлад и невозможность объяснить, казалось бы, очевидные для тебя вещи другим, и про внутренний конфликт, который вряд ли можно погасить, даже улетев на планету Солярис. Ну, разве что, если в шкафу будет храниться изобретение Гебаряна — тонкие полоски бумаги, наклеенные на фен, и их шум и шелест напоминает о дожде на земле, как если вдруг тебе снова мало лет, и ты бежишь к родителям, и припадаешь к их коленям, и обнимаешь, и они тебя держат и никуда не отпускают.
No comments :
Post a Comment