Узнала, что сегодня — день памяти Матери Марии, монахини, философа, поэта и участницы французского Сопротивления, Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой/Пиленко/Скобцовой в миру, той самой адресантки блоковского «Когда вы стоите на моем пути...», мученицы и святой, ценой своей жизни спасшей такую же, как она сама, пленницу концлагеря Равенсбрюк, и погибшей в газовой камере за неделю до его освобождения.

Целый день сегодня читала ее стихи: она была необыкновенно одаренной. Вот это не идет из головы:

Тремя большими якорями

Корабль в заливе будет сдержан,

Чтобы принять тяжелый груз.

Какими он проплыл морями?

В какие бури был он ввержен?

Где встретил мертвый взгляд Медуз?

Но кормщик тихий не расскажет,

Куда теперь дорогу правит;

Не разомкнет спокойных уст;

Мой клад канатами увяжет

И ничего мне не оставит, -

Я только страж; вот дом мой пуст.

...Светлая ей память и Царствие Небесное.

“The House with a Clock in Its Walls”: премьера в сентябре

Ох, какой трейлер у фильма роскошный! Увидела в коммьюнити, посвященному Маклахлану (если я правильно понимаю, он играет одну из ролей) — теперь страшно жду сентябрьскую премьеру! Чистый стимпанкерский восторг.

А еще в трудное время хочется больше времен проводить дома. Вчера в обычном Homesense неожиданно нашлась стимпанкерская лампа с картами странствий (стоила всего-ничего), и, конечно, теперь она стоит на своем законном месте, когда на улице дождь и в мокрой земле проклевываются крупные и мелкие нарциссы.

Все последние события, связанные со сбором данных на пользователей ФБ командой Кембридж Аналитика*, отчего-то напомнили мне о моем возвращении из Провиденса. Прилетев домой и распаковав чемодан, я обнаружила, что все мои вещи сложены аккуратно и тщательно, однако все ж не совсем так, как это изначально сделала я. Собственно, всему быстро нашлись объяснение: мое барахло было рандомно выбрано для проверки TSA**, о чем они оставили маленькое уведомление внутри сумки. Ну, что поделать, безопасность, все понятно. Но мне до сих пор страшно любопытно, о чем именно думали сотрудники службы безопасности, рассматривая содержимое моего багажа, среди которого были: 

- статуя Ктулху (1 шт.);

- футболки «Ктулху эскадрилья» (на русском) и «НекрономиКон»;

- книги о Лавкрафте в больших количествах;

- лавкрафтианские бейджи и проч.

Надеюсь, что им хотя бы было весело.

___________________________________

*Судя по краткой истории вопроса (The Cambridge Five etc.), мои славные кантабригианцы, настоящие и не слишком, периодически ныряют в конспирологию и в шпионские игрища с головою.

**The Transportation Security Administration — американская служба транспортной безопасности.

В сети сегодня широко обсуждается пост Г. Ревзина об опасности современных российских торговых центров версус безопасности западных — кажется, в исходном посте назывались Германия и Нидерланды, в которых я не жила, поэтому спорить об их возможных преимуществах перед российскими, конечно, не буду*; выскажу лишь несколько соображений о местных (британских) моллах и о западной «культуре супермаркетов» в целом.

Если говорить о Кембридже, то крупных торговых комплексов, где магазины соседствуют с другими местами общественного досуга (кинотеатрами-мультиплексами и библиотеками), здесь два — это Grand Arcade в центре города (St Andrew's St) и чуть более отдаленный Grafton Centre (Cambridge CB1 1PS). Первый считается более дорогим (в нем, к примеру, располагается известная сеть Джон Льюис со средне-брендовыми магазинами типа Hobbs и Mint Velvet для местного миддл класса), второй — более демократичным (больше молодежных дешевых марок — ну, или, по крайней мере, они все сконцентрированы в одном месте, в то время как в центре часть из них расположена в Гранд Аркаде, а другие вынесены за ее пределы, как, к примеру, Next). Оба ТЦ представляют из себя социальный хаб — традиционное место, где люди могут неспешно заниматься шопингом, потом сходить в кафешку, продолжить и по желанию закончить свой выходной день походом в кино.

Текущее

Папина операция пока откладывается, его хотят еще внимательнее проверить, и я думаю, что дополнительное обследование — это хорошо: врачи стараются исключить все возможные проблемы перед хирургическим вмешательством.

Снова и снова возвращаюсь к фотографиям погибших («Дейли Миррор» опубликовала целую фотогалерею с подписями, большое им спасибо) — 5 лет, 11 лет, девочки в нарядных платьицах на новогодних утренниках, в ярких курточках и шапках улыбаются в камеру, славные мордахи мальчишек с грамотами за успехи в каких-то спортивных соревнованиях, некоторые немножко кривляются — чудесные, счастливые, залюбленные дети, какими они и должны быть. Тем чудовищнее невозможность и неправильность их смерти. Я боюсь думать об их родных, оставшихся в живых. Просто плачу. Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная.

Какая чудовищная трагедия в Кемерово. Не могу ничего писать, думаю о погибших в этом центре. Какая страшная смерть. Царствие им Небесное, вечный покой. +

Текущее: номера “Weird Tales” в сети

У меня до сих пор есть мечта найти где-нибудь в букинистических развалах оригиналы номеров лавкрафтианского журнала “Weird Tales”, где публиковался и сам ГФЛ, и его коллеги по жанровой тематике. На днях выяснилось, что Open Culture еще в 2016 г. сделала пост со ссылкой на закачку нескольких номеров “Weird Tales”: до сих пор не пойму, как я это пропустила. В общем, отличный ресурс и ура, что есть хоть что-то онлайн.

С подачи знакомой подписалась на фейсбучный паблик академического онлайн-журнала The Irish Journal of Gothic and Horror Studies: вначале все было вполне симпатично — апдейты конференций и разных других мероприятий по теме, статьи по известным авторам хоррор-тематики etc., как внезапно © страница заполнилась анти-лавкрафтовскими статьями, плотность которых на один квадратный пиксель начала невозбранно зашкаливать. Стандартные мантры на тему расизма и ксенофобии сменялись партитурами сравнений ГФЛ с — та-дам! — заносчивой дурой Айн Рэнд. И все бы ничего, и я бы пожала плечам и прошла мимо, но комментарии к статьям!.. Отборнейший SJW трэш. И влезла бы, да толку. Устало качаю головой.

“Long Day's Journey into Night” (Wyndham’s Theatre)

Фетовское «Там человек сгорел», ставшее эпиграфом к иконическому стихотворению Блока из цикла «Страшный мир» «Как тяжело ходить среди людей и притворяться непогибшим», и само это блоковское стихотворение – motto и суть пьесы Юджина О’Нила «Долгий день уходит в ночь» (“Long Day's Journey into Night”). Пьеса эта хорошо известна и западному, и русскому зрителю по ее многочисленным театральным постановкам и, конечно, знаменитой экранизации Люмета 1962 г. с Кэтрин Хэпберн, сыгравшей Мэри Тайрон. Понятно, что перед любым режиссером-постановщиком при работе с материалом такого масштаба и силы (пьеса О’Нила получила Пулитцеровскую премию уже после смерти создателя) стоит сверхзадача – каким образом воплотить на сцене замысел автора во всей его значимости и полноте, не упуская при этом из виду существенных, хоть и малозаметных с виду деталей. Режиссеру Ричарду Эйру (серия “Hollow Crown” для ВВС 2) это удалось: на сцене Театра Уиндема он представил зрителю триумф, упадок и трагедию семьи Тайрон, заставив аудиторию, конечно же, знакомую с классическим сюжетом, пережить все три действия так, что она стала свидетелем человеческой драмы, превратившейся на ее глазах в мистерию.

В этот день 138 лет назад в юмористическом журнале «Стрекоза» вышла в свет первая чеховская публикация (отправил он ее раньше, в декабре предыдущего года, но номер увидел свет только в марте). 

Я помню, как менялось у меня отношение к Чехову на протяжении жизни: в раннем подростковом возрасте — любовь и принятие, когда в моменты рассеянности («Что бы почитать, на чем сосредоточиться?») рука сама тянулась к его многотомнику, я открывала книги на любой странице и читала чуть не с первого попавшегося места. Мне нравилась дурашливость его первых историй («ты картина, я портрет, ты скотина, а я нет»), все эти гимназисты-беглецы в Америку или просто беглецы, как мальчик Пашка из одноименного рассказа («А у него, братишка, воспа»), мелкие чиновники, их нелепость и необыкновенная узнаваемость, будто и не было никаких ста лет и ничего, в общем, существенного в человеческой породе не изменилось (собственно, так и есть).

“Lovecraft Unbound” (издание 2-е) в Кембридже

Два дня назад пришел мой новый заказ с Амазона — “Lovecraft Unbound”, собрание лавкрафтианских историй, издание 2-е, впущенное в 2009 г. под редакцией известного редактора и издателя литературы sci fi (поскольку речь идет о западной фантастике, так писать удобнее) Эллен Датлоу (Ellen Datlow): могу ошибаться, но, кажется, она была в числе почетных гостей прошлогоднего НекрономиКона. Одна из новелл в книге написана Джойс Кэрол Оутс: собственно говоря, я заказала эту книгу после того, как увидела пост на LovecraftEzine, посвященный ей и ее истории “Commencement” (2001) («Начало»), (опубликовано вот тут). Я уже давно хочу почитать Оутс внимательнее, и этот блогпост фактически меня к этому подстегнул: в конце концов, Оутс — по-настоящему талантливый писатель и лавкрафтианка по призванию. Как пишет она сама, в возрасте 11 или 12 лет она открыла для себя ГФЛ («Ужас Данвича» и «Крысы в стенах») и с тех пор навсегда очаровалась его магией. Вся в предвкушении.

и еще вспомнила сегодня из самого раннего, детского — мне пять примерно лет, и мама приходит целовать на ночь и обниматься, в комнате очень тепло (в тиксинских квартирах зимой была Африка) и темно, у моей кровати горит тускло-красным ночник в виде башмачка с мячом, в нем не было никакой необходимости, засыпала я быстро, но с ним было уютнее, я прошу маму почитать мне Рикэ-Хохолок, она читает, несмотря на приглушенный свет, потом я крепко обнимаю ее и не хочу отпускать, и она не высвобождается, и мы так и сидим с ней, как мне кажется, долго-долго, хотя, наверное, всего несколько минут в реальном времени, но время воспоминаний растянуло этот фрагмент в вечности, где мне пять лет, в комнате тепло, и она рядом, и не уходит, и не уйдет никогда

30 лет сегодня. Помню и люблю.

Воскресные tutti quanti (nothings and triviality)

Когда твой айпад в полусветской беседе с френдом под каким-то фото пишет «гносеомахия» вместо «гость», это повод задуматься, что именно в теоретических подводках твоих работ пошло не так. А главное, когда.

***

Забрела на сайт готической одежды (до этого паслась только на стимпанкерских, там были готик-разделы, но скромные), и глаза разбежались: сто тыщ мильонов оттенков чорного, праздничный серый в качестве радостной пастели, топы со скелетами и едкими надписями в духе «ежели тебе никто не звонит, знай: это я» (кто, будучи подростком, в “you're not the boss of me” не наигрался — это для вас), а главное! Отрада фанбазы «Твин Пикса» — свитера в зигзаг (того и гляди, заговоришь задом наперед, и meanwhile), а еще и платье Мортиши, конечно. Длинное, струящееся, с рукавами-раструбами — хоть сейчас надевай и отрезай головы розам. Внесла в избранное.

И только представить, что вся эта нарциссовая красота сегодня под снегом (ну, это сильно сказано, конечно, но Кембридж снова припорошило, и, честно сказать, я не то, чтоб против). Нарциссы холодостойкие: переживут.

81 год со дня кончины Лавкрафта

Сегодня исполнился 81 год со дня смерти Лавкрафта на больничной койке в провиденсовской больнице. От мировой славы его отделяли считанные месяцы, и я иррационально надеюсь и верю, что там, где он сейчас, ему об этом сообщили.

Лавкрафт изменил мое, казавшееся уже неизменным, представление о литературе. Поэзия движения, концентрически расходящихся в сознании кругов, представление о невыразимом — это все он. 

В день его памяти слушаю аудиокнигу, подготовленную The H.P. Lovecraft Historical Society, и перебираю фото, сделанные на выставке в библиотеке Хей: я писала о ней во время своего путешествия по Провиденсу в августе, а сейчас настало время для фото самих рукописей. Как же мне хочется с ними поработать.

Пока я была в Москве, к нам приехала давно заказанная штанга для гобелена, металлическая с королевскими лилиями, с сайта English Heritage. Водрузили ее на положенное место, а картины Казака Петербуржского перевесила в гостиную. Перестановки продолжаются, и от этого делается как-то радостно.

Полный упадок сил почему-то, все время хочу спать. Поработала сегодня с час над грантовой заявкой и устала так, как будто отпахала неделю в каменоломне. Начинаю читать и сразу засыпаю, каким бы интересным ни было чтение, то же и с фильмами. В авитаминозы не верю, думаю, что пора себя, как Мюнхгаузена, из этого поганого состояния вытаскивать.

Премия им. А. Блока за переписку

Среди тревог и ужасов последнего времени — радостная новость: авторский коллектив, подготовивший блоковскую переписку с женой, стал лауреатом литературной премии им. Александра Блока 2017 года. Пусть все новости теперь будут только такими же хорошими. Ура! Виват всем моим прекрасным коллегам и друзьям! Мы все-таки необыкновенные молодцы.

Пока меня не было, мелкие нарциссы и огромные крокусы устроили в саду meet&greet, а кухонные тюльпаны их поддержали.

Дома.

Москва, ч. 5

Описания транспортных small talks — не мой жанр: всегда есть опасность скатиться в искусственное воодушевление и принужденную цветистость, мне мало свойственные. Впрочем, сами разговоры при этом никуда не деваются, и отрывок из сегодняшнего вывел меня из полусонного оцепенения.

Молоденькая девушка в немодной шапке с пайетками шумно делилась своей радостью в телефон:

— И этот препод [прослушала, какой — прим. мое] вдруг ни с того ни с сего поздравил меня с восьмым мартом! С мартом восьмым, говорю! Ну он такой... ну, короче, пожилой, лет сорок, типа. А потом еще анекдот рассказал. Вот чиканутый!..

В этом месте я окончательно пришла в себя. Как «чиканутый», почему «чиканутый»? Откуда эта маленькая девчонка услышала древний, как мамонтовы экскременты, сленг? От родителей? Ну, возможно, конечно, но, с другой стороны, где это видано, чтобы подросшие дети копировали немодную родительскую манеру неформально общаться? И потом: даже в моей далекой юности (конец 80-х — начало 90-х) этим словом практически никто не пользовался, а уж подростки моего поколения и подавно, и это было почти тридцать лет назад. Этимологическая сленговая мода наступает на собственные пятки? Из какого временного портала вынесло это куцее, как побитая молью шуба, словечко? Шут его знает, но взбодрило однозначно.

Москва: ч. 4

По срочному делу пришлось сегодня поехать в Царицыно, с севера на юг. Сопротивление вмиг нахлынувшей неприязни к месту было сильным: в какой-то момент, пока выходила из вагона и поднималась по лестнице, поймала себя на мысли, что подкатившее к горлу отвращение может как-то проявиться и внешне. Не то, чтобы меня беспокоила реакция окружающих — в конце концов, кому какое дело до чужих меланхолических пароксизмов, — но не хотелось выходить из отстраненного состояния; отчего-то вспомнился обкурившийся Чебурашка из древнего мульта времен диалапного инета и его напрасные усилия выглядеть норм («Ааа! Крокодил в ванной!»).

Ну да это все лирика.

Царицынский пейзаж, все такой же индустриально-гулкий, рытвинный и серый, несмотря на свежей снежный день, шлепнулся на плечи, как слетевшая со старого бетонного балкона заскорузлая половая тряпка. Какое облегчение оттуда снова уехать. Какое облегчение. 

***

Метро посвежело и замигало новыми лампочками, а дублирующий названия станций английский голос говорит на странной версии мидатлантика. Много красивой равнодушной молодежи с телефонами всех размеров и видов (почему-то вспомнила Шанхай), нет рекламы, больше пустоты и пространств.

Москва: ч. 3

Маленькие неочевидные радости среди всего остального — очевидного и нерадостного:

— куплен жутковатый пластиковый, но всё-таки френч пресс, и теперь можно пить свежемолотый кофе утром перед больницей; 

— недалеко от автобусной остановки обнаружена узбекская лавка с божественной самсой и пирожками;

— нашлась пахлава с грецкими орехами, которую не ела больше пяти лет; 

— халва в шоколаде (Nuff said).

*** 

Пошла носом кровь, и сразу перестала болеть голова (дадад, я помню про давление: видимо, мое обычно сверхнизкое очумело от перемены климата, и пошла писать губерния). Легла навзничь, и тут пришли они — коты: одна легла на шее задницею к лицу (естественно), вторая лежит на левой ноге и поет в нея как в печную трубу. Я щас сам себе Филемон с Бавкидою и их праздничными зверьми.

Москва: ч. 2

Московские tutti quanti 

Было дело, всегда посмеивалась над анекдотами о так и не доучивших английский иммигрантах, которые слайсят чиз — пока сама не оказалась в том же конвенционально-анекдотичном положении: выходя из автобуса, на автомате говорю «сорри», в магазинах прощаюсь с неизменным «бай», а вчера и вовсе попала впросак. В крошечном больничном магазинчике (банное мыло, серое мыло «Слоненок», зубная паста, чудо-йогурт, бабаевские батончики этц.) решила разбить купюру для такси: приметила шоколадную плитку в синей упаковке, радостно к ней потянулась — мне вот этот темный с эээ... этими натс (у продавщицы округляются глаза, а у меня рвется и мнется мозговая перфокарта) — а вот на обложке продолговатые такие, альмонд, нет, ну вы поняли, да? желтые такие. Продавщица (строго): так, девушка, (еще строже и суше) женщина! Шоколад с миндалем вам, так? Я (от стыда готова провалиться сквозь землю, но вздыхаю облегченно) — да! дайте две, пожалуйста! 

...Надо было скупить весь во избежание.

***

На подъездах к больнице стоит грузовик с плакатом ЛДПР, а около него воткнут в снег знак — черный человек с лопатой и надпись «ПАО МГТЭВ, отделение 3, филиал 6». В тяжелой голове проносится — мастер Пао постигает дзен заглавных букв, закапывая земные скорби черной лопатой в белый снег, и дело мастера бо.

Москва: ч. 1

Ну что, запощу, пожалуй, отрывки (обрывки) своих московских впечатлений. 

Поездка была непраздной: папа попал в больницу. Уезжая, я не знала, как долго я пробуду в Москве. Поездка затянулась на две с половиной недели и получилась очень тяжелой.

Папе лучше, его выписали из больницы до 21 примерно марта (там карантин по гриппу). Он дома, настроение у него хорошее. Дальше врачи будут определяться со стратегией лечения, и я надеюсь, что все будет хорошо.

***

«Глаз бури»

Даже в самое темное время случается затишье.

В папиной палате кроме него двое пожилых мужчин — Александр и второй, который подошел к нам (папе только что сделали укол, он отдыхал) — как меня зовут? А Владимир Ильичом меня звать: отец мой вернулся из Берлина и придумал меня, а как я народился, он побежал по поселку и закричал: ах чорт ты чорт, у меня чорт родился, Владимир Ильич! Вот я такой.

***

Возвращались из больницы, сели в какой-то из бесконечных автобусов (надо запомнить их трехзначные номера), протянула водителю деньги — три билета, говорю. Водитель задумчиво посмотрел на пятисотку, потом на меня:

- Сто шийсят пять, — говорю.

Внимательно смотрит, достает огромный самсунг размером с лопату, открывает калькулятор: пятьсот минус сто шийсят пять.

- Триста тридцать пять, — говорю.

Смотрит на меня с недоверчивым и сдержанным почти что восхищением. Чувствую себя автобусным Рудольфом Мессингом.

(Мессинг всё-таки Вольф, а Рудольф у нас кто? Валентино, кажется, ну, неважно)

Весь день болит голова и постоянно борюсь с сонливостью. Пыталась читать — начинают болеть глаза. Кажется, моя московская хворь так до сих пор еще и не прошла.

Вернулась вчера из Москвы. Это были самые тяжелые две с половиной недели моей жизни за последние пять лет. Пока что собираюсь с силами и с мыслями тоже. О работе и всех внезапно прерванных проектах даже думать пока не могу — так устала. Хочется только спать и спать.