Пытаюсь вернуться в нормальный рабочий режим, даже пишу что-то по текущим делам, но пока получается сильно так себе. Дорогие коллеги, простите все, кому задолжала: в самые ближайшие дни постараюсь как-то наверстать.

9 дней.
***
Do not go gentle into that good night,
Old age should burn and rave at close of day;
Rage, rage against the dying of the light.

Though wise men at their end know dark is right,
Because their words had forked no lightning they
Do not go gentle into that good night.

Good men, the last wave by, crying how bright
Their frail deeds might have danced in a green bay,
Rage, rage against the dying of the light.

Отслужили панихиду по папе. Отец Рафаил читал на английском, в старой церкви было светло и тихо. Папу будут поминать сорок дней.

Мысли идут каким-то странным прерывистым потоком, и любое четкое воспоминание стараюсь записывать, чтобы потом оно не угасло, осев где-то на дне памяти.

...Отец не выносил позерства. Видя, как кто-то — в компании ли друзей или, может, по тв, неважно, — начинал хлопотать лицом, рвать на себе рубашку и экспансивно требовать внимания публики, причем, безо всякой иронии, он скучнел, терялся, становился неловким и немного тяжеловесным: мне кажется, я унаследовала эту неловкость от него. Однажды на глаза ему попалось какое-то интервью художника Шемякина, в котором тот театрально, сквозь зубы, рассказывал что-то о Париже и Высоцком, и папа, отвернувшись от экрана, бросил в сторону: «Опять играет шрамом». Мне тогда так это и запомнилось.

...Он отлично играл на гитаре — пел мне «Виноградную косточку» и «Комсомольскую богиню», а я подпевала:

...Ах, это, братцы, о другом.

Прислали копии нескольких папиных фото, и одно из них уже поставила к цветам и иконе — без рамки, но с траурной лентой. Очень люблю этот папин снимок: он мне рассказывал, смеясь, что фото сделал его однокашник по группе как раз перед каким-то неудачным экспериментом то ли по физике, то ли по химии. Удивительно, но его лицо мало изменилось за последующие годы: по крайней мере, оставалось все таким же узнаваемым.

I’ve always dreamed to see Dad here, in Cambridge.

Most of the times when L. and I were strolling around the centre, or walking to Grantchester and Trumpington and passing by the pubs—all the Red Lions, Green Men and Green Dragons, all the Ploughs, Alexandra’s Arms and White/Black Swans—I told L., “next time, when Dad visits, we can take him here, and he will finally try one of those ales or whatever”: I am a moron when speaking about beer, as I don’t like it. But Dad did, and I imagined his first sip sitting on a crude wooden bench in the beer garden. It might be sunny or maybe not, but it would be great, of course.

I knew it was highly unlikely that he would come: after his major heart surgery in 2018 he was careful with travelling, especially that far and by plane. But there was hope, and against all odds I believed it would be possible one day. It never happened.

It’s not easy to keep all your memories after they’ve got somewhat scrambled: besides, the main thing is to always remember that it is not about “precious you”. (You are not precious; not being self-deprecating, but you should remember that you are just one of those middle-aged people who must embrace the loss and deal with it like a grown-up, without creating cheap dramas: your beloved ones don’t deserve any hint of an emotional trainwreck.) Rather, it’s about him—even though, through your self-reflection, you need to seek precision for the sake of truth.

Проводили папу в последний путь сегодня утром. Его лицо в гробу ничуть не изменилось: он выглядел спокойным и счастливым.

Теперь нужно учиться жить без родителей, но с памятью о них в сердце, и делать так, чтобы она не угасала.

Завтра тяжелый день — прощание с папой. Нужно пройти весь путь до конца и помнить.

 Папа.

 Папа умер.

Ужасный день. Прилеты в девятиэтажки в Запорожье, и я целый день не нахожу себе места. Слава Богу, мои в порядке, но каждый день будто на пороховой бочке.

World Poetry Day

It is easier to say what poetry shouldn’t do than what it should.

It cannot teach you to distinguish right from wrong: reading a poem implies that you understand it anyway (would you care is a whole other question). If it makes you sentimental, you are reading a bad one: sudden tears in your eyes would appear for no obvious reason in many other cases, too.

But if you read it once in your childhood and come back to the same lines again and again when you are happy or dismayed;

If you heard the fragment and then would try as hard as you could to find the rest;

if you remember it by heart just like that, without a special effort on your side;

if you mumble it in order to persevere when you are feeling your lowest

—then, it is poetry. Don’t forget and enjoy.

Happy World Poetry Day.

***

Time and the bell have buried the day,

The black cloud carries the sun away.

Will the sunflower turn to us, will the clematis

Stray down, bend to us; tendril and spray

Clutch and cling?

Chill

Fingers of yew be curled

Down on us? After the kingfisher's wing

Has answered light to light, and is silent, the light is still

At the still point of the turning world. ©

Recently had a small chitchat with our closest neighbour, Fiona, who has a lovely pooch (if I remember correctly, he’s around 3 years old now). Since nearly all our interactions happen at our front doors, which are very close to each other, the doggo always tries to visit our house, being all excited about the opening opportunities.

This time it was the same, except when we were talking, another pooch, a golden setter (I believe that’s what he or she was, but, sadly, I am awful at recognising breeds) quietly sneaked into Fiona’s front hall, leaving her doggo in awe.

“Do you know whose pooch might it be?” Fiona asked.

We didn’t: we also didn’t notice his owner as our street remained empty.

“Did someone leave the dog without a lead for a walk on its own?” Larry asked in disbelief. “I doubt it.”

Mother’s Day: 35 years

I looked at my mother’s lifeless form and thought about her passion and wit. I knew she deserved a daughter who loved her and had a good memory, and she got one. ©

“Rewind & Play”: a new look at Monk in Paris

I have no idea that Monk was treated by his Paris hosts so unfairly: what a disgrace. Needless to say, I really want to watch this documentary as Monk is one of my absolute favourite jazz composers and performers. Also a bit surprisingly, but Brody came back to his old self in this piece: his review is impeccable.

In 1954, Henri Renaud, himself a professional jazz pianist, met Monk in New York and arranged for him to be invited to perform in the Paris Jazz Festival, which ran in the first week of June. In “Rewind & Play,” Renaud—the host and interviewer, as well as co-director—says as much, on camera, and asks Monk whether the Paris audiences found his playing “too avant-garde”; Monk dubiously wonders what Renaud is getting at; the interviewer repeats the question. Monk responds that he was promoted as the star of the festival, yet he “wasn’t getting the money.” Renaud tells the co-director, Bernard Lion, in French, to “erase” that passage, then repeats the question. Monk answers again, more specifically: he discovered that he was very popular in France but, unlike the other American musicians who were flown over, Gerry Mulligan and Jonah Jones, he wasn’t allowed to bring his own accompanying musicians with him, and had trouble getting local musicians to play with him. He adds, “I was getting less money than anybody.” Renaud dutifully translates—and then, again, tells Lion to erase this answer, too, because it’s “désobligeant”—derogatory.

Давно уже приступ прокрастинации не был таким мучительным. Честное слово, в аду это состояние мутного сожаления, тяжести и тоски, вероятно, и будет главным.

Them: “Stop being paranoid, that imaginary cat in your head doesn’t exist”

My reflection in the mirror:

H.P. Lovecraft: In Memoriam

86 years ago, the writer whom I thoroughly treasure for changing my academic life forever, died. At the exact moment of his death, he was younger than I am now: this simple fact makes me think of what I would call “the delayed impact,” when someone who is about to drastically transform reality, is suddenly taken out from the world of poverty and obscurity, leaving only a few to grieve and care, but whose death quickly—and mind-bogglingly—ends up being the cause of truly tectonic shifts, which in this case would be the actual reassessment of horror literature.

He did for horror exactly what Wilde did for a drowsy late Victorian literary canon and Nietzsche for the way the fin de siècle thinker approaches the borders of perception—he changed the way the reader of the upcoming modernity would think of themselves and their place in the world of impending doom. The Nietzschean “God is dead” was morphed into “God doesn’t care,” and the Lovecraftian “De Profundis” bears the same feeling of frustration and despair.

Вернулись

Поездка в Йоркшир — сначала в Йорк, где повидались с ребятами и внучкой, а после в Лидс, где Л. прочел лекцию по формализованной логике в День Пи — получилась какой-то удивительно целительной (в английском для передачи этого ощущения тоже есть хорошее слово — “wholesome”). Последние несколько дней перед ней были для меня исключительно тяжелыми, и я еле поднимала голову из прокрастинаторской вязкости, мучимая стыдом и невозможностью дописать-таки статью. А вернулась, и стало полегче — может, и ненадолго, ну да посмотрим. Сил как будто немного прибавилось.

И несколько картинок внезапно солнечного и стимпанкерского Лидса (все-таки месторасположение — север страны, — и индустриализация дают о себе знать).

Йорк и Лидс — завтра

Завтра утром уезжаем сначала в Йорк, повидаться с нашими, а потом в Лидс, где Л. даст открытую лекцию, и я внезапно чувствую давно позабытое радостное волнение: слишком долго я была закупорена дома и варилась в грустных мыслях по поводу своих вечных и неизменных прокрастинации и writer’s block’а. Нужен толчок, Алик Борисович ©, как говорится! Жду нашу маленькую поездку с нетерпением. Возвращаемся в вторник вечером.

Two more purchases—academic and not so much: on the day I finish my never-ending paper (these two editions next to the keyboard are for this exact purpose) I will regard myself as a Dobbie with a sock.

The second one is a book written by a historian an a local of Cromer, Helen Murray, who dedicated her work to the inhabitants of one of the most prominent buildings in the city; such a shame I didn’t manage to attend the presentation of “Newhaven Court” at Jarrolds in Norwich in October last year. But anyway: the book is here and looks great.

Текущее-рабочее (уставшее)

Заказала еще две монографии по неоготике: поскольку мне нужно глубже развить историю вопроса и сделать свежую подводку к теории, без нового материала никуда. Как же хочется уже все закончить, наконец, и перестать переделывать и откладывать.

That recent short yet compelling review on Maeve Brennan’s literary legacy in the DT captivated me to the point that I ordered both the collection of her stories and her biography by Angela Bourke. Let’s see.

Nothings and triviality

Was awakened in the morning by a text from my GP surgery; they asked me awkwardly if I was comfortable to disclose my ethnicity: we are updating our records, they explained.

No shit, Sherlock, although your categories don’t seem to be broad enough for folks like me, as I am, according to the only suitable offer for myself, the “white other.”

Може, пам‘ятаєте, в дитинстві в кожного з нас було це невеличке за розміром видання «Кобзаря» — «Художня література», 1983 або ж 1984 рік, у світлій обгортці. Відкривалося воно «Причинною» («Реве та стогне…») і було надзвичайно витонченим. Моє залишилося в Запоріжжі: так і лежить десь на полиці.

Поету виповнилося 209 сьогодні.

***

Світає, край неба палає;

Соловейко в темнім гаї

Сонце зустрічає.

Тихесенько вітер віє;

Степи, лани мріють;

Між ярами над ставами

Верби зеленіють;

Сади рясні похилились;

Тополі на волі

Стоять собі, мов сторожа,

Розмовляють в полі.

І все то те, вся країна,

Повити красою,

Зеленіє, вмивається

Ранньою росою,

Вмивається, красується,

Сонце зустрічає, −

І нема тому почину,

І краю немає. ©

On March 8 I remember with the deepest gratitude the NecronomiCon Providence panel “The Weird has always been female: the Women’s Canon in Weird Fiction,” where my amazing fellow ladies in Gothic/ horror studies participated: that was one of the best and brightest events out there.

My dear female colleagues in academic Lovecraftiana and Weird/horror/gothic studies, may your endeavours and achievements always be recognised and accepted: you thoroughly deserve it. Happy International Women’s Day!

Nothings and triviality

В перерывах между редакторской работой и правками статьи (пора заканчивать, пора, да все никак), когда накатывает тот вид тупой усталости, от которой бывает сложно освободиться (не помогает ни чтение чего-нибудь «легкого», потому что подразумеваемое легкое оборачивается таким же умственным мозговым штурмом, требующим значительного усилия, что и «чтение по темам статьи», ни Нетфликс со все растущим списком «не откладывай в долгий ящик: постыдилась бы»), я иду в группу “Norfolk Countryside Photos” и любуюсь видами дождливого кромерского пирса, West Cliff, поворота на запад от Отель де Пари к отмели и волнорезам — дороге на Шерингем, маяками Оверстранда и Хонстентона. Пишу комплименты, конечно, куда без них. Сегодня в ответ автор одной из кромерских фотографий написал, что Норфолк-де всем хорош, но ему сейчас все ж гораздо лучше и комфортнее на пляжах под гавайским солнцем.

На здоровье, сказала я, на здоровье. Не хочу гавайского солнца: пусть будет ваше. И добавила (про себя): мне останется Кромер.

Еще одна литературная карта Англии

Эта литературная карта всем хороша, кроме Восточной Англии, которую,по идее, должен был бы представлять М.Р Джеймс. Выбор Сьюэлл тоже неплох, конечно, но все ж хотелось бы не только детской литературы из наших мест.

Another troubled yet fascinating female writer

An extraordinary writer, a troublemaker, a tragic storyteller: a shame she was almost forgotten. But there is always hope in “almost,” because her short stories, her own variations of Weird fiction, have recirculated.

Brennan died in 1993 in New York. In the last years of her life she occupied a box room beside the woman’s lavatory at The New Yorker offices and was frequently admitted to a series of mental hospitals. She had been married, but only briefly, to the magazine’s managing editor, St Clair McKelway. They split amicably in 1959 when Brennan was 42. She never remarried and she didn’t have children. After divorcing McKelway, Brennan resided in a succession of well-appointed hotels and rented apartments. She also spent long periods in the country. According to editor Gardner Botsford she could “transport her entire household, all her possessions, and her cats – in a taxi”. In one Manhattan apartment she went to the considerable expense of installing parquet flooring, but decamped to the Algonquin Hotel, leaving the flat vacant until the lease ran out.

Просто мысли вслух

Совершенно не чувствую никакого сожаления по поводу своего неучастия в BASEES в этом году. Все то, что когда-то имело такую сугубую и сокровенную ценность, одномоментно потухло и отошло на второй план. И дело даже не в том, что нужно было совершать какие-то телодвижения (ехать в Глазго, платить за билеты кучу денег и проч.) — «знаете, Наташа, просто не хочется». Все не к месту.

Поскорее бы закончить статью и заняться уже вплотную редакторской работой. Свой некорономиконовский доклад тоже надо бы пристроить, но подумаю об этом позже.

Кейс Мердо не выходит у меня из головы уже который день: сегодня, когда опального адвоката Алека Мердо приговорили к двум пожизненным срокам и он упрямо повторял, что не виновен (при этом все косвенные улики указывают на него, и ни на кого больше: именно он был у собачьих будок в их огромном поместье в болотистых заводях Южной Каролины за несколько минут до жестокого убийства жены и сына, как удалось выяснить из так и не отправленного Снапчат-видео из телефона Пола), я всячески сопротивлялась жалости по отношению к нему — социопату, вору, компульсивному лгуну и, судя по всему, хладнокровному убийце (жалость к погибшим при этом безусловна). А что, если все же это был не он, и единственный крошечный (и почти совершенно немыслимый и фантастический) шанс на невиновность внезапно окажется правдой?.. Нет, конечно. Просто до последнего не хочется верить, что социопатия существует не понарошку, в медицинских учебниках, а и в реальной жизни. Жутко.

Murdaugh Murder Trial

UPD. Guilty. He’s been convicted unanimously.

***

I have absolutely no clue why I am so invested in this case: maybe because it looks so alien that it feels like a reasonable distraction from all the ongoing horrors which I don’t want to mention, and also it’s an oddly satisfying way to procrastinate when you need to finish several projects at once.

It’s simultaneously a total train wreck and a fascinating exercise in learning a bit more about the rural American South. By the way, about this whole Low Country (or is it Lowcountry?) thing: can it be regarded as an American version of our Fenland, just much warmer? After all, it’s all swamps and remote tiny islands...

Today’s closing arguments, both from the defence side and the state, were weirdly wonderful: it seems I was in the tiniest minority of people who thought that the defence lawyer did a decent job (although a bit chaotic in terms of consistency)—straight to the point and moderately convincing (if you still have reasonable doubts that this sociopath somehow isn’t guilty), but he was roasted in the comments on the Law & Order chat for being “dull and non-dramatic, unlike the prosecutor”—everything I find absolutely preposterous in the court presentation.

For winter’s rains and ruins are over,

And all the season of snows and sins;

The days dividing lover and lover,

The light that loses, the night that wins;

And time remembered is grief forgotten,

And frosts are slain and flowers begotten,

And in green underwood and cover

Blossom by blossom the spring begins. ©