Или вот еще вегетарианские/веганские магазины. Фланировали по Милл роуд и зашли в «Арджуну» — местный травоядный раек, которому в обед двести лет, пользующийся необыкновенной популярностью среди миленниалов, хипстеров старшего поколения обоих полов в сюртуках и модных платьях из конопли и чистеньких блаженных старушек-ньюэйджерок, чья юность пришлась на ранних Пинкфлойдов и Джетро Талл.

«Арджуна» крошечная, состоит из двух косовато прилепленных друг к другу комнаток, по которым слоняются бесплотные/бескофеиновые/безглютенные призраки, внимательно обнюхивающие имиджево-беспроигрышные бледные упаковки с растительным орнаментом (каждая стоит как мини-Тесла).

Пионы провожают июнь. Не верится, что уже разгар лета.

Фейсбучное-задумчивое

*просматривая ленту в битвах плоти pro et contra*

И еще, конечно, Лавкрафт хорош тем, что у него в текстах нет предсказуемого трепета неразрешимых половых дилемм/любовных томлений и межгендерного зубовного скрежета. Потенциальный (он же скрытый, он же перверсивный, you name it) эротизм Ктулховых тентаклей может, конечно, стать предметом академической дискуссии, но может и не стать, и это просто отлично и очень удобно. Кто-то спишет все на подавленную Лавкрафтову сексуальность и закусит Лаканом, а кто-то пойдет дальше, не без скучливого недоумения наблюдая, как на Ктулху с аркхемовским народом примеряют оргиастические тряпки.

Поездка в Оксборо Холл (норфолкские tutti quanti: алтарь)

И, конечно, алтарь в часовне Оксборо Холл. Впервые здание часовни на этом месте была построено Бедингфелдами еще в конце 15 в., однако позже оно было разрушено, и в августе 1835 г. Шестой баронет Бедингфелд пригласил известного архитектора Огастеса Пьюджина для возведения новой часовни, которая и была открыта в следующем 1836 г. Все части алтаря были изготовлены в Антверпене в разное время (примерные годы создания — 1520-30) и расписаны Питером Коек Ван Эльстом, фламандским мастером Северного Возрождения, живописцем-полиглотом. Алтарь в Оксборо уникален: Страсти Христовы изображены на ретабло, что придает всей композиции отчетливо-испанский дух.

Поездка в Оксборо Холл (норфолкские tutti quanti: фотографии)

Фото витражей из часовни к предыдущему посту:

Поездка в Оксборо Холл (норфолкские tutti quanti)

Вчерашняя поездка в Оксборо Холл, маленький замок посреди норфолкских лугов, получилась необыкновенно занимательной: я и вообще люблю посещать местные не самые знаменитые достопримечательности (а ими Англия утыкана, как булка изюмом) и бродить по ним до одури. 

Оксборо Холл, родовое поместье семьи Бедингфелд (баронеты-роялисты были сподвижниками короля Карла 1) — замок-мини-крепость с крошечным рвом, затянутым ряской: в чистой воде кувыркаются мелкие рыбешки и плавают лебеди. Замок уже не в собственности Бедингфелдов (им владеет музейная благотворительная организация National Trust), но Бедингфелдам принадлежит католическая часовня, где до сих пор служатся мессы: тогда часовня закрывается для посетителей. Некоторые предметы из постоянной экспозиции замка сейчас находятся в Норидже на выставке, посвященной другому известному норфолскому семейству, Пастонам: с ними Бедингфелды соединились на излете, когда их род пришел в упадок, и баронеты отчаянно нуждались в деньгах. Наследница Пастонов Маргарет принесла в семью деньги и проблемы: быть католиком в пост-реформаторской Англии было нелегко.

Nothings and triviality

Кембридж плавится в зное: сквозь тонкую подошву сандалий проникает жар от раскаленной брусчатки, мои fellow cantabrigians лениво едят мороженое из музыкальных фургончиков и пьют кофе со льдом, а главный кембриджский Стимпанкерский Джентльмен в кои-то веки вышагивает по St Andrew's St без своего знаменитого кожаного плаща, но в наглухо застегнутой черной накрахмаленной сорочке с жабо, шейным платком и камеей и в длинных шортах с металлическими штрипками: набалдашник-череп его палки нестерпимо сияет. Лето, лето.

(как бы за нумизматикой)

У Лиотара внезапно то, о чем думалось в связи с одной ненаписанной (пока что или вообще, не знаю) работой: 

Больше того, усилие легитимации складывает оружие перед наррацией: это видно уже в самой форме «Диалогов», которую им придал Платон; каждый из них облечен в форму рассказа о научной дискуссии. Неважно, что история спора здесь скорее показана, чем изложена, инсценирована, чем поведана», что она содержит больше трагического, чем эпического. Остается фактом, что платоновская речь, восхваляющая науку, ненаучна, и это тем более верно, что ей удается достичь легитимации науки. Научное знание не может узнать и продемонстрировать свою истинность, если не будет прибегать к другому знанию-рассказу, являющемуся для него незнанием; за отсутствием оного, оно обязано искать основания в самом себе и скатываться таким образом к тому, что осуждает: предвосхищению основания, предрассудку. Но не скатывается ли оно точно также, позволяя себе рассказ?

Привычный денотативный язык описываемых нами в литведе вещей par excellence зачастую перформативен по остаточному принципу: поди докажи, что все, тобой стройно уложенное в схему, твоей же теорией и праксисом поверено и доказано. Сила убеждения ведь всегда оценочна, как и сила «ответного приема».

Лавкрафтианские издания: апдейт

Я, конечно, полная балда и умудрилась заказать книгу “Varieties of the Weird Tale” Джоши дважды (я просто еще не успела ее прочесть после первого раза, утонув в завалах всего остального необходимого первой-второй-третьей степени). Ну да ничего: no harm done, а хороших книг много не бывает.

С.Т. Джоши: 60

Вчера исполнилось шестьдесят лет человеку, без которого академическая Лавкрафтиана была бы невозможна — Сунанду Траямбаку Джоши, или как принято сокращать в западном литведе, С.Т. Джоши. Как он пишет в своей «Автобиографии», 

Я открыл для себя Лавкрафта в тринадцать лет. Покоренный его выразительной прозой, я решил познакомиться с главным писателем Провиденса поближе — и начать писать самому.

В семнадцать лет Джоши принимает решение оставить идею стать прозаиком и посвятить себя литературной критике. Наследие Джоши колоссально: больше 500 (!) серьезных академических трудов в области Lovecraftian Studies (интересующие могут ознакомиться с полным списком на его Вики-странице и в блоге: оба постоянно обновляются), а также Weird Fiction и Horror Studies  в целом; научные интересы Джоши распространяются и на других крупных авторов пост-fin de siècle — Амброза Бирса и Лорда Дансени. Он также является основателем и организатором всех крупных конференций и симпозиумов по Лавкрафтиане, а еще — научным руководителем и вдохновителем Fellowship по Lovecraftian Studies в Брауновском университете (именно в тамошней библиотеке Хей хранится рукописное наследие ГФЛ). В многом благодаря работам Джоши я решила расширить круг своих научных интересов и сфокусироваться на Лавкрафте. Спасибо ему за все и дальнейших успехов! И мечтаю встретиться, конечно.

Позвонила отцу, и неожиданно его голос зазвучал так молодо и ясно, будто он звонит из Тикси и спрашивает, как у меня дела в школе, а на дворе 89 год. Обсудили всякое, и телефонный час пролетел как несколько минут. Здорово.

Nothings and triviality

Каждый год примерно в это время года утром к нам приходит трубочист — толстый седой дядька в обычной одежде, никакого тебе специального сюртука и шляпы с высокой тульей, выносит из машины какой-то особенный пылесос и долго шурует им в дымоходе, да так, что на втором этаже шуршит в шкафах убранное на зиму тряпье, а на чердаке что-то стонет (никаких Берт Рочестер там нет, но кто может поручиться, что их там сроду не водилось). Во избежание нервных потрясений кот предусмотрительно выставлен в сад (лежал в кустах, на всякий случай обнимая лапами крошечную каменную лягушку: чорт знает, каким ветром ее туда занесло и, главное, когда).

Вся работа занимает примерно час; после около камина остается горстка сажи, которую трубочист аккуратно сметает в заранее приготовленный совок и уходит с громыхающим пепло-пылесосом: его фургончик припаркован напротив дома.

До следующего года нам остается вот этот сертификат, на бумаге с водяными знаками в виде привычного, и карикатурного, и диккенсового чумазого мальчишки.

Сегодня был омерзительный день — пусть он закончится поскорее. Только и радости, что доставили книгу Джоши об антологии Weird Tales и Амброзе Бирсе, но сил и желания постить подробности пока нет. Утро вечера мудренее, короче.

Эксетерские tutti quanti: часть 6 (окончание)

Всё-таки здорово, что мы решили остаться здесь до завтрашнего полудня: как же приятно присматриваться к городу без суеты. Эксетерская архитектоника центра чем-то напоминает кембриджский Lion Yard: все группируется вокруг собора (что логично), а в Кембридже — вокруг Great St Mary Church и King’s College Chapel (если двигаться к Кингз Парад). 

Так и тут: тюдоровские домишки приятно теснятся с восточной стороны от соборной часовни, а на запад уходит холмистая дорога, и от нее ответвляется путь к набережной реки Экс; если отойти чуть в сторону от собора, то попадешь к древней крепостной стене, часть которой примыкает к местному этнографическому, кажется, музею.

Эксетерские tutti quanti: часть 5 (Эксетерский собор, фото)

Эксетерский собор оказался волшебной шкатулкой, доверх набитой сокровищами: кажется, он меньше собора в Кентербери и Йорке и просторнее Илийского, но в нем много какой-то очень живой и теплой непосредственности и светлых и чистых красок.

Nothings and triviality

Когда твоему айпаду мало подводить тебя под монастырь, изменяя каждую фразу при отправке до постыдной неузнаваемости, и он впадает в состояние, близкое лирическому — заменяет «красоту» на «крестраж». Еще немного — и подгонит неопубликованные дневники Тома Риддла для расшифровки и редактирования.

Эксетерские tutti quanti: часть 4

Мы остановились в b&b неподалеку от университетского кампуса с видом на парк: наша комната под самой крышей, на четвертом этаже, куда ведет винтовая плюшевая лестница с круто закручивающимися ступеньками. Кажется, наша комната была превращена в гостиничный номер из просторного чердака, потому что над широкими окнами сходятся покатые балки, выкрашенные в белый цвет.

Вчера пришли на завтрак — и замялись в нерешительности: на входе стоял официант в туго накрахмаленной манишке, а за ним несколько пар, одетых к завтраку, тихо звякали чайными ложечками. Мне стало неловко за безразмерную майку с заносчивым осьминогом и собранные в нехудожественный пучок волосы (за ненакрашенное лицо стало неудобно уже постфактум): заказали овсянку (безупречный порридж из всех викторианских романов сразу) и ржаные тосты (тонкие, идеально прожаренные до едва заметного хруста плюс апельсиновый мармелад и клубничный джем). За соседний столик села пара — обоим за восемьдесят, старушка (жабо, веджвудская камея, прямые синие брюки) и старичок (светлый костюм и аккуратно расчесанные редкие волосы). Завели с нами старомодный разговор (здравствуйте, приятного аппетита, путешествуете? Мы уже успели осмотреть город): неловкость за осьминога возросла многократно. Испытали некоторое облегчение, когда старичок со старушкой переключились на соседний столик — жилистую семейную пару из Германии (я работать во Франкфуртер Альгемайне, сейчас приехать в Англию, у нас имеется отпуск), как внезапно все изменилось.

Эксетерские tutti quanti: “Plagiarising Posterity: Reading the 19th Century Backwards” (часть 3)

Круглый стол по итогам конференции:

И обед (относительно-торжественный!) в польской таверне:

Эксетерские tutti quanti: “Plagiarising Posterity: Reading the 19th Century Backwards” (часть 2)

 Пленарное заседание перед сессией 2:

• Доклад профессора Тимоти Лангена (Университет Миссури) “Selves and Fictions in Sigizmund Krzhizhanovsky and Flann O’Brien: How Gogol Stole from Both”

Эксетерские tutti quanti: “Plagiarising Posterity: Reading the 19th Century Backwards” (часть 1)

Начало конференции: 

• вступительное слово д-ра славистики Экстереского университета Мюриэн Макгуайр и лектора Принстонского униврситета Илья Виницкого:

Я редко пишу о том, что обычно определяется как «сфера личных отношений» — мне малоинтересны перипетии чужих мезальянсов или любовных триумфов и поражений; хоррор и лавкрафтианство, пусть и подпорченные теорлитом, всяко привлекательнее. Но этот случай все же особенный — в частности, потому, что он абсолютно типический в смысле разыгрываемых обеими сторонами ролей, и литературный в смысле прицельного следования шекспировскому/романтически-готическому/реалистическому/модернистскому сюжету о роковых чувствах. Здесь интересна чистота недовоплощенного (слава богу) фатального замысла — светский suave, dapper chap и душка военный без гроша в кармане, он же муж с темным прошлым, милая, но сильно израненная в предыдущих отношениях жена, которой, наконец-то, хочется доверять своему избраннику (см. мадам де Турвель), мужнины попытки убить ее — их было несколько! — провалившиеся в тартарары, сюда же запутанные его связи с бывшими женами и любовницами etc. Второй сценарий убийства выглядит такой пародийной агато-кристиевщиной (отлучился на несколько минут; подрезал в тесной туалетной кабинке парашютные ремни, чтобы ни главный, ни запасной парашюты не раскрылись после прыжка), что глаза на лоб лезут: жизнь опять перемудрила с фабулой. Парашют-таки не сработал, но жена выжила (миниатюрный астеник, она упала на свежевспаханное поле: это и спасло), получила тяжелые травмы, но восстановилась. И пытается длить чудо, до сих пор не веря, что он (не выразивший почти никаких эмоций, когда ее увозили на скорой: это, собственно, и стало толчком к развертыванию всего детективного сюжета) не нарочно, просто так получилось. Получилось, действительно, именно так: он в тюрьме — пожизненное с правом апелляции после первых 18 лет (не факт, что удовлетворят, хотя, кто знает), ей предстоит долгий путь — принять его негодяйство и забыть как страшный сон, и, наконец, полюбить себя и свою жизнь без него. Но это уже другая, совсем не литературная история — и это хорошо весьма.

Эксетерские tutti quanti: начало

Сделаю несколько коротких постов по итогам однодневной конференции, а потом вернусь к  флорентийским впечатлениям. Поехали.

***

Приехали на St David's Rail Station (всего в Эксетере три вокзала! Внушительно для города с населением в сто пятьдесят тысяч): станция небольшая, но очень живописная.

***

Уже на подъезде к Эксетеру увидели, то он весь состоит из закругленных линий, а вышли из поезда (он прибыл не на центральную станцию, а на другую, неподалеку — Exeter St David’s) и — ух! Стали подниматься куда-то вверх, мимо викторианских terrace house за увитым розами невысоким забором (к одному такому кусту около изгороди лихо подкатила коляску молодая мамаша с розовым младенцем — все тебе, говорит, и дитя радостно обслюнявило погремушку в ответ), и так и шли все вверх и вверх, пока позади нас не развернулась яшмовая движущаяся девонская панорама: в бессолнечном теплом воздухе повис густой и сыроватый еловый запах.

Текущее научное

Неожиданно пришло приглашение на “Language, Culture and Society” (все там же, в Сенат Хаузе) — летнюю конфу, которую я посещаю года с 2014, если не раньше. В прошлом году конференция не проводилась, да и сданные для публикации в их сборник статьи застряли in the middle of nowhere, как внезапно я получила письмо от устроителей с инвайтом. Отдаю себе должное: написала абстракт за полчаса и отправила. Есть шанс, что на конфе я смогу, наконец, увидеть и публикации итогов предыдущих выступлений.

Текущее, вялое

Какой-то неожиданно мутный день: начали, наконец, ремонт в Сариной комнате, мне пришло приглашение на конференцию в Сенат Хауз (ту самую, традиционную, только на этот раз она будет в августе), а у меня и конь не валялся. Посмотрела для коллеги выходные данные по нужным изданиям — ничего не нашла. Чорт знает что такое.

Замоталась за день, и на блоггинг уже не хватает сил. Перечитываю «Петербург» Белого — какой восторг! Прочла книгу о последних днях жизни ГФЛ — бедный он, неприкаянный, и настоящий человек и джентльмен при этом. Какая стойкость и сила духа... И какая печаль.

Сегодня исполнилось ровно восемь лет, как ушла из жизни Ларрина первая жена Сьюзан (Сью) Полсон. Она была прекрасным человеком, замечательной мамой своим детям Саре и Натану, которые ее помнят и любят, а еще отличным ученым (ее диссертация была посвящена культуре старости и старения) и превосходным профессионалом (она работала старшей медицинской сестрой в Адденбруксе). Светлая ей память и Царствие Небесное. +

Вернулась

Вернулись из Эксетера; все прошло хорошо, записки на манжетах запощу завтра (плюс еще флорентийские оставшиеся tutti quanti).

Текущее: краткий апдейт

Завтра уезжаю в Эксетер до воскресенья, на конференцию. Выступаю в пятницу, доклад готов, презентацию сейчас сделаю. Надеюсь, что будет интересно.

С Днем Пушкина всех! Happy Pushkin Day!

Я очень радуюсь, что успела прочесть с моим прекрасным учеником-билингвом «Евгения Онегина»: несмотря на очевидные трудности текста (с ними, безусловно, сталкиваются школьники и в России), он размышлял над романом по-настоящему, без увиливаний, и его рефлексии по поводу судьбы Онегина, Татьяны и Ленского были не стереотипными (если еще можно говорить о стереотипах прочтения Пушкина сейчас), но по-хорошему субъективными и глубокими. А это значит, что Пушкин, конечно, жив, и его прочло на одного британского молодого человека больше. Ура!

(Отличный портрет Пушкина, сделанный семилетним карагандинцем Всеволодом, прилагается; на заднем плане Лукоморье и хатуль мадан: взято отсюда)

Ох, поскорее бы мне закончить все для Эксетера! Как всегда, затык на последнем рывке, но я справлюсь.

“A Very English Scandal” (BBC 1, 2018)

Признаться, давно не получала такого удовольствия от тв-фильма. “A Very English Scandal” — трехсерийная драма о триумфе и падении лидера Либеральной партии Великобритании в конце 60-начале 70-х Джереми Торпа и о скандале, падение спровоцировавшем — его любовной связи с эксцентричным молодым человеком Норманом Скоттом. Следить за развертывающейся историей (а это действительно история, которая была тщательно задокументирована теле-и радиоэфирами Британии) отношений Торпа, человека яркого, хладнокровного, абсолютно беспринципного и при этом сухо-щепетильного в том, что касается вопросов охраны границ его приватности, со Скоттом — нервным, изломанным, непредсказуемым пьеро, волей роковой случайности лишенным номера социального страхования (собственно, это несчастное обстоятельство и стало в конечном итоге бикфордовым шнуром к сенсационному информационному взрыву, приведшему главного фигуранта на скамью подсудимых в Олд Бейли) — так вот, следить за этой историей казусов и конфузов просто чертовски интересно. У авторов сценария получилось дать политического Вудхауза — и это после серии неудачных попыток экранизировать Вудхауза настоящего. “A Very English Scandal” — та самая сum grano salis английского юмора, которую переложи на крупицу больше — закашляешься от терпкой горечи.

Онлайн-библиотека ГФЛ: краткий апдейт

*Я не Подосокорский, но посмотреть могу mode on*

TWIMC. К сведению всех, заинтересованных в академической Лавкрафтиане: Кристофер Гейслер, директор Библиотеки Джона Хея и частных коллекций (Брауновский университет), сообщил, что все рукописи и переписка Лавкрафта будут полностью оцифрованы к концу лета и выложены на сайт университета.

И это — великие новости, конечно.

В Кембридж пришло настоящее лето (правда, совсем ненадолго: завтра обещают похолодание и осадки, и мне это на руку — надо уже, наконец, раскачаться и написать выступление для Эксетера), в нашем палисаднике расцвел первый пион, а ветки заносчивой сливы внезапно облепило плодами (это о ренклод: наш сумасшедший терновник в этом году, наконец-то, решил взять отпуск от трудов праведных и постоять без урожая; поддерживаем и одобряем).

А какое лето без Pimm'sа? Правильно: никакое. Мы умудрились пропустить субботнюю Strawberry Fair (перепутали числа), но раз так, значит, надо устроить ярмарку на дому — с огуречно-апельсинно-клубнично-мятным коктейлем и тентаклями. Что мы и сделали. Пиммс великолепен, и нещадно бьет в голову — какая уж тут может быть работа!..*

_______________________

*Оговорки профессионального прокрастинатора, но небеспочвенные