В Пинакотеке мы провели часа три или четыре, а кажется, что весь день: в который уже раз я словила себя на очевидной мысли, что даже на самый краткий (ознакомительный) осмотр масштабных коллекций нужны, как минимум, недели две, но где ж их взять.
Такого чистого и полного впечатления от раннего и позднего Северного Возрождения я не получала, кажется, еще никогда, и архитектурная стройная скупость Старой Пинакотеки сыграла на руку, не отвлекая от живописи.
Северное Возрождение выразительно и страшно: в трогательной уродливости лиц, через которую проступает вдруг удивительная красота, в изломанности жестов, в повседневной эсхатологичности — постоянное предчувствие смерти и спокойная, и отчаянная к ней готовность. Босховские демоны и драконы Мемлинга — монстры из преисподней, которая вся в воспаленном мозгу, в измученном теле, вся Melancholia regnat — не отвлекайся, ты уже в аду. И вдруг итальянское кватроченто, вдруг золотоволосый Дюрер, с его аполлонической плавностью и спокойствием, и в его портретах уже видно все будущее европейского искусства, и Ренуар, и Шиле — эта наглядная, возникающая на глазах преемственность поражает, как и бледное свечение Рембрандта (весь французский и русский символизм уже как на ладони), и адресатка вермееровского письма в голубом платье — будто по соседству и будто в своей версии рая.
No comments :
Post a Comment