Понедельник — начало научного и рабочего года: сижу с новым переводческим проектом, мозг после праздников поскрипывает, как слегка заржавевшая дверь, которую открываешь с усилием. Решила сделать перерыв, сгрести накопившуюся за праздники новогоднюю чепуху (красивые, но, в основном, бесполезные подарочные коробки, хотя кто знает, когда они могут понадобиться, нет-нет, это не хордерство, говорю же, нет, еще только две, и всё) и закинуть её на чердак. Открыла дверь, вытащила лестницу, залезла до половины, повернувшись корпусом в темное пространство, как марктвеновский индеец Джо, ставший на время глухонемым испанцем в заброшенном доме, поставила на край один ящик, и в этот момент что-то звякнуло, отскочило и, стукнув меня по макушке (не больно, но вполне оглушительно), вывалилось с чердака на пол. Пересчитав сполохи зеленых звезд в глазах (числом тринадцать), открыла глаза и поняла, что вижу внизу жостовский поднос — старый и потемневший от времени, но в точности такой же, как и миллионы его собратьев во всех сувенирных магазинах и лавках бывшего советского пространства. Но, чорт побери, откуда он тут, в старом доме?.. Не помню, чтоб Л. рассказывал мне о таких туристических импульсивных покупках в Москве и СПб. Может, из местного антик шопа (здесь иногда встречаются советские и дореволюционные артефакты), а может, и “просто прилетело”, если судить по той лихости, с которой он встретился с моей головой. Надо как-то это выяснить, что ли.