Сегодня ему 69, и мне как-то трудно в это поверить, потому что для меня он уже много лет не меняется. У него сложный характер, и в общении со мной, даже когда я была ребенком и подростком, он не допускал никакого сюсюканья, считая, что это унижает — разговаривал как с ровней, и мне это, помнится, ужасно льстило. В мои 12 он объяснил мне специальную теорию относительности; когда мне было 14, мы много говорили о философии и политике. После смерти мамы он снова уехал на Север, а я осталась с бабушкой и дедушкой: на семейном совете было решено, что так будет лучше для всех. Он писал мне из Тикси письма — и отвечал на все мои с абсолютной аккуратностью. Я писала, как разочарована Толстым, и что “Подросток” Достоевского как будто бы списан со всех рефлексирующих подростков на свете, включая меня саму. Это потом уже я узнала, что писал он мне, в основном, ночью, после нескончаемо-трудного дня: он тогда фактически жил на работе. И обширный инфаркт у него случился, когда он вернулся с работы, как обычно, за полночь: его отвезли в больницу, и он запретил всем своим коллегам и друзьям звонить в Запорожье и говорить об этом бабушке, дедушке и мне. Он позвонил нам уже из больницы сам, когда его состояние стабилизировалось, и суховато сказал, что помощи никакой не нужно, и нечего срываться и ехать.

Вообще-то, у него отличное чувство юмора, с возрастом, правда, ставшее более едким и сардоническим. Он по-прежнему работает, хотя я очень прошу его выйти уже, наконец, на пенсию и отдыхать, но он не представляет, как жить без работы. Наверное, это удел всех полярников: они не могут сидеть сложа руки. Он много читает и любит оперу. Он домосед, и я никак не могу вытащить его ко мне, в Кембридж. Но я обязательно его сегодня поздравлю с днем рождения, который в нашей семье всегда праздновался вместе с мамиными именинами — Татьяниным днем.