Все-таки не случайно Марка Гатисса, актера, режиссера (в том числе великолепных документальных проектов-хроник, выпущенных в разные годы для ВВС, среди которых и история британского хоррора, и жизнеописание Монтегю «Монти» Джеймса, законодателя мод в литературе о призраках и английской Weird fiction, — его безмерно уважал Лавкрафт, — и акварельное повествование о творчестве Бердслея), театрального постановщика и писателя — одним словом, человека ярких и разнообразных талантов, — так вот, не случайно его называют отцом-основателем обновленного ghost storytelling’а.
В профессиональных сообществах, посвященных литературе ужасов, готике/неоготике и Лавкрафтиане Гатисс — фигура легендарная: в конце концов, он задумывает и бесстрашно воплощает то, что другие не могут себе даже и представить. Шутка ли, после многлетнего забвения Гатиссу практически в одиночку удалось восстановить старую британскую кинематографическую традицию показа фильмов-короткометражек о привидениях (ghost stories on the BBC), популярную в конце 60-начале 70-х гг. и прерванную в восьмидесятые-девяностые, которую он продолжает вот уже последние лет десять, а то и больше, создавая свои версии любимых рождественских страшилок, большинство из которых джеймсианские.
Поэтому когда гугл несколько месяцев назад внезапно показал мне рекламу «Рождественской песни в прозе» Диккенса, адаптированной для сцены Адамом Пенфордом и Полом Уиллсом, где Гатисс сыграл призрак Джейкоба Марли — компаньона Скруджа (не менее противного скареду), а еще выступил одним из идейных вдохновителей проекта, — я, не задумываясь, купила билеты.
«Рождественская песнь», увиденная сегодня в Александра Палас — замечательный спектакль по традиционному сюжету, где все визуальные и звуковые решения, сколь угодно модные и инновационные (чего стоят, к примеру, призрачные инсталляции, которые проецировались на разные части просцениума, создавая эффект толпящихся призраков), тем не менее, не отвлекают от главного — простой и да, сентиментальной и, конечно же, совершенно сказочной истории о превращении старого брюзгливого скряги в доброго и отзывчивого старика путем прохождения через скорбные мытарства накануне Рождества.
Скрудж в спектакле (Николас Фаррелл) — карикатурный и омерзительный, слепленный по законам жанра из ветоши и пыли знаменитых английских судов, контор и разного рода присутственных мест помельче и пожиже, вместе с напарником Марли упивающийся властью над малыми и сирыми с таким удовольствием, что наивный зритель даже в самом взрослом посетителе спектакля невольно скрипит зубами от ярости. Интересно здесь еще и то, что Марли Гатисса — это такой призрак Акакия Акакиевича шиворот-навыворот, которой трясет перед Скруджевым носом веригами из чистого золота в действительно паранормальном исступлении; вот уж воистину, если решил встать на путь исправления, лучше не повторять его ошибок и не скитаться в вечной муке, будучи отвергнутым раем за грехи и адом за мелкотравчатость.
Что Скрудж и пытается сделать; наблюдать за его страхом и отчаянием, даже зная наперед, чем все закончится, и смешно, и все ж страшновато: не напоминают ли его ламентации наши собственные, часто припоминаемые к светлым праздникам в конце года, когда в суете и последних судорожных попытках закончить его как следует мы снова и снова осознаем и свою слабость, и ничтожество? Да, наверное. Но рождественский дух неистребим, и в конце спектакля мы узнаем, что рассказчиком и мета-автором истории Скруджа стал бывший крошка Тим, который выжил, благодаря волшебному преображению гордеца и скупердяя в милосердного друга и наставника.
В последние минуты на сцене заискрилась огнями прекрасная елка, а когда вернулись домой, выяснилось, что привезли и нашу: ну чем не чудо.
No comments :
Post a Comment