Сегодня день памяти Гумилева.

В юности во мне сидело крепкое блоковское предубеждение против его поэзии, начавшееся с «Без божества, без вдохновенья» («[...] короче говоря, Н. Гумилев пренебрег всем тем, что для русского дважды два — четыре. В частности, он не осведомился и о том, что литературное направление, которое по случайному совпадению носило то же греческое имя «символизм», что и французское литературное направление, было неразрывно связано с вопросами религии, философии и общественности; к тому времени оно действительно «закончило круг своего развития», но по причинам отнюдь не таким, какие рисовал себе Н. Гумилев») — тем более нелепое, что “Quod licet Iovi, non licet bovi”.

Позже Гумилев стал восприниматься как Бертран де Борн из уходящей натуры fin de siècle, поэт и воин, в котором благородство и смелость сочетались с отчаянным, почти сардоническим изяществом. Больше его стихов я люблю только его переводы, и вот уже много лет самое прекрасное гумилевское для меня — экфрасис в монологе Юлия из переложения браунинговской «Пиппы»:

На круглом диске только куча рук,

Разбросанных везде и отовсюду,

Но все сходящиеся посредине —

Все служат рамой одному лицу

Певца, что с просветленными очами,

Очами, обращенными вовнутрь,

Где призрачные образы родятся,

Поет, не замечая арки рук,

Ни капанья вина с промокших листьев

Над головой, ни сброшенных корон

Фиалок и петрушки на земле, —

Поет, и дух-хранитель в промежутках

Его победный одобряет гимн!

...Вечная ему память и Царствие Небесное.