Что будет всегда любимо в Пушкине — внезапная и подлинная легкость посреди взыскующей серьезности, которой коснись, и становится страшно («Иная, лучшая потребна мне свобода»). Легкость эту часто принимают за легковесность, за будто бы вечно присущее Пушкину легкомыслие, которое сознание относительно-современного масс-культа (лет пятьдесят ему, не больше) превратило в антипод памятнику из школьных учебников — отсюда все эти запанибрата «меня в детском саду перекормили его сказками», «родители пичкали “Русланом и Людмилой”», «Саша, не уходи на Черную речку» и проч. Тысячи их.
Самое интересное, что гоголевский комический оммаж уже вполне легендарной и тогда пушкинской славе в монологе Хлестакова — «С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как-то всё…» Большой оригинал» — веселый, дурашливый и жизнерадостный, показывает, что ирония в любви в Пушкину никакая не помеха, вот только в ней еще нет этого современного и неприятного интеллигентского гейткипинга («напишешь серьезно — впадешь в пафос, поэтому давай лучше по анекдоту о “Сашке”»), который удается в совриске преодолеть не так уж часто (Довлатов — отличный пример).
Не стесняйтесь любить Пушкина: вам за это ничего не будет, и ваш сарказм останется при вас, не беспокойтесь. И помните — тоже на всякий случай: «Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить можно, что тонкость редко соединяется с гением, обыкновенно простодушным, и с великим характером, всегда откровенным». Это, кстати, тоже Пушкин: знал, о чем писал.
С днем рождения его, наше чудесное все. Напеваю себе под нос «Не спрашивай, зачем унылой думой»; пойду перечитаю «Метель».
No comments :
Post a Comment