Сорок лет назад умер Высоцкий. Я тогда была слишком мала, чтобы как-то заметить факт его смерти и сформировать свое к ней отношение, а родители мои в это время были на Крайнем Севере: об их реакции я узнала много позже, уже будучи подростком. И мать, и отец — особенно он — ощутили это как личную потерю (фраза, коробящая своей затертостью, но из песни слова не выкинешь: все так и было). В другом расхожем выражении «в семье был культ Высоцкого» мне, впрочем, всегда виделось какое-то лукавство: любили его за разное и разным же восхищались.
Одним была близка его ипостась позднесоветского барда, для других Глеб Жеглов с его явной несимпатичностью фанатика и моральной неоднозначностью (мне думается, ВС сделал его таким нарочно, талантливо доведя образ почти до абсурда: не случайно фразы из диалогов Жеглова и Шарапова постепенно превратились в симулякры) стал поводом для острых дискуссий о том, кто и когда «право имеет»; третьи любили его за поэзию и за трубадурскую в ней поэтику; четвертые не могли представить его без любимовского Театра на Таганке; пятые обожали его вариант «Алисы в стране Чудес» — очень трепетный, жизнерадостный и по-хорошему эскапистский, который, впрочем, не нашел во мне, маленькой, никакого отклика. Часто так получалось, что эти группы людей никак не пересекались между собой, и у каждой из них была своя версия Высоцкого, и все они были одинаково важными.
В моей детской жизни Высоцкий был любимым поэтом-исполнителем своих песен у отца: и в Тикси, и позже, в Запорожье, я вместе с родителями слушала записи его официальных и полуофициальных концертов, а также квартирников-импровизаций на бобинном магнитофоне. Записи были разного качества, иногда совсем неразборчивые, но мы все равно прокручивали их снова и снова с неизменным удовольствием. Самые ранние воспоминания — «Я кричал, вы что там, обалдели?», «В Ватикане прошел мелкий дождичек», Зина с попугайчиками — были дурашливыми и радостными, и я всегда подпевала отцу, когда он играл на гитаре. Вот и сейчас, когда пишу, песня о сакраментальной шахматной партии вспомнилась сама собой.
Став подростком, я посмотрела и «Маленькие трагедии» Швейцера, и «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» (интересно, как скоро его попробуют запретить за неблагонадежный подход к чувствительным межрасовым темам? настанет время и для этого) — Высоцкий одухотворенный, ранимый, сильный и рефлексирующий был счастливой противоположностью того, другого, из известного детектива, это и радовало, и печалило, потому что телевизионных ролей подобного плана у него было не так уж много, а легендарные постановки Театра на Таганке в записи сохранились далеко не все.
Потом была плохая книжка Марины Влади, еще сильнее испорченная, вдобавок ко всему, и некачественной редактурой (это я тоже поняла много позже) — все-таки мемуары в стиле «моя жизнь с гением в искусстве» никогда ничего не добавляют к уже известному облику, но вводят в заблуждение своей псевдоинтимностью и неприятными подробностями про кое-как выбритые щеки и эспераль. Радует только, что сейчас о ней вспоминают не очень часто: свято место пусто не бывает, и на место одного эго-фикшена всегда приходит другой.
А память о Высоцком все так же жива, и его Дон Гуан по-прежнему приглашает на ужин Каменного гостя и не боится смотреть ему в глаза до самого конца.
No comments :
Post a Comment