Начало лета в Кембридже — это не только Майские балы (студенческие выпускные вечера: колледж от нас неподалеку каждый год присылает вежливое письмо с извинениями по поводу грохота фейерверков, который мы, впрочем, никогда не слышим, а если бы даже и слышали, не были бы против), но и ярмарки на Parkers Piece и Midsummer Common с их Пиммсом, яблочным сидром, наспех приготовленной едой, красивыми татуированными девчонками в разноцветных венках и марихуаной.

А еще уличные праздники, street parties: не знаю почему, но их незамысловатое веселье напоминает мне о летнем солнечном Комбре прустовского героя, маленького мальчика, с его, Комбре, серебряной ветхостью и изношенной основой нежного стеклянного узора.

Домашнее это торжество на нашей улице всегда выпадает на хорошую погоду и начинается обычно после двух часов пополудни: выход на шумную (по кембриджским меркам) внешнюю дорогу перекрывается шлагбаумом, за которым ставят черный экран с корявой надписью мелками «Извините, парковка не работает: у нас праздник». Никто, собственно и не пытается помешать: перед вытоптанной лужайкой открываются двери двух гаражей, в одном из них пиво и сидр, около другого ставят низкий старенький столик, всегда один и тот же, накрывают его вылинявшей скатертью, на которую кладут всю соседскую снедь — вечные английские скромные торты (бисквит с клубничной начинкой, чего уж проще), неказистые паи с малиной и черникой, брауни и флапджеки (овсяное печенье с сухофруктами), капкейки и на закуску еще крошечные тартинки с семгой под сливочным соусом. Метрах в двадцати барбекю, и чад от него всегда относит в сторону, противоположную веселью; около забора дети играют в мини-крикет.

В этом году мы не планировали задерживаться надолго, но соседка Фиона увидела нас, возвращавшихся с прогулки, еще издалека и сказала, не выдумывайте, какие пять минут, давайте к нам, у нас угощений на пол-Кембриджа.

Общались и угощались: старушка за три дома от нас раскрыла нам Пиколову тайну — приходит к ней в сад валяться и следить за передвижением человеков, но при этом недружелюбен («выглядывает из-за плюща и не планирует отдаться в руки, он у вас нежный социопат»), пожилой сосед-переводчик антиков, живущий напротив, показывает альбом с выцветшими фото «Празднование Миллениума на ... стрит», и я вижу давно знакомые дома, но мало кого узнаю на снимках — те повзрослели и уехали в Сидней, эти состарились и умерли. Наша розовая дверь двадцать лет назад была темно-малиновой, а у Л. была черная борода и точно такой же, как и сейчас, взгляд. Двадцать лет назад я уезжала из Запорожья в Москву — как выяснилось позже, навсегда, и в чьих-то альбомах тоже хранится мой фантомный отпечаток, принадлежавший запорожской виноградной беседке.