Nothings and triviality

Рылась в шкафу, потянула за какую-то ленту, и на голову полетели флаконы с духами — и ведь планировала расставить их на верхней полке в каком-нибудь особенно элегантном беспорядке, а вместо этого получился беспорядок обычный — малопредсказуемый (парфюмерия вперемешку с прошлогодними рождественскими открытками, новогодними масками, с которых облетели блестки, пожелтевшими салфетками в-обед-сто-тыщ-лет и т.д., и т.д.); по носу больно щелкнула десятикопеечная советская монета (э-э). Оранжевый Kookaї — моя студенческая нежная гелиотроповая любовь: я стояла в запорожском магазине на Площади Свободы, чуть не прижавшись носом к полке, и рассматривала флакончик, учуяв терпковатый веселый аромат (купила его потом с какой-то президентской, что ли, стипендии); найденные на ебее Vivre Molyneux в память о маме — аромат стал отчетливо-горьким и душноватым, я им не пользуюсь, но регулярно открываю и нюхаю не флакон даже, а зубчатую пробку;
свежий и прозрачный L'eau Chaumet в голубовато-серебристой упаковке, пахнет несколькими счастливыми днями летней Москвы (их можно перечесть по пальцам одной руки); тяжеленный пудровый Шалимар (с торжественным стуком свалился на макушку; я довольно злобно выругалась); братья (а может и сестры)-близнецы Джо Малоны, апельсин и нектарин — и Life Threads Platinum La Prairie! Большая неуклюжая бутылка, опутанная металлическими нитками, как я могла забыть! Шипровый, резкий (что там — ветивер? пачули? амбра?), он ничуть не изменился за все годы, что простоял в глубине темного шкафа. Абсолютно стимпанкерский дух, который теперь уж точно не забуду и надену на какую-нибудь конвенцию: ему самое место среди гогглов, Clockwork-шляп и дирижаблей.