“No Man's Land” (Wyndham's Theatre)

Собственно, сюжет пинтеровской пьесы «На безлюдье» (“No Man's Land”) можно описать несколькими фразами из бартовских «Фрагментов речи влюбленного» (глава «Оцепенелый мир»):

I. «Я жду телефонного звонка, и это ожидание наполняет меня тревогой сильнее, чем обычно. Я пытаюсь чем-нибудь заняться, но мне это толком не удается. Я расхаживаю по комнате: все предметы — знакомость которых меня обычно ободряет, — серые крыши, городской шум, все кажется мне инертным, отчужденным, оцепенелым, как безжизненная планета, как Природа, которую никогда не населял человек».

II. «Я листаю альбом художника, которого люблю; мне это удается лишь с равнодушием. Я одобряю его живопись, но образы застыли, и это тоскливо». 

III. «В переполненном ресторане, с друзьями, я страдаю (слово невнятное тем, кто не влюблен). Страдание исходит от толпы, от шума, от декора (кич). Люстры, стеклянный потолок накрывают меня колпаком ирреальности».

«На безлюдье» — пример того, как жанровая специфика (абсурдистская пьеса) ровным счетом ничего не объясняет. То есть, буквально, дело вовсе не в том, что диалоги главных героев (а там все герои — главные) не имеют фактического смысла, равно как и их мимолетные столкновения и следующие за ним беседы — дело совсем не в этом; «На безлюдье» — не «В ожидании Годо», где абсурд маркирует экзистенциальность. Пинтеровская драма — о том, как работает (точнее, нет) социальная коммуникация, когда накопленный опыт разных взаимодействий не помогает реализовать главное — понять другого не как себя, а как не-себя.
Социальная коммуникация пробуксовывает, стирается код человекоединения, уходит память прошлой человечности. Герои пьют и притворяются, и выпивка, и не очень удачное притворство парадоксальным образом ненадолго делают их настоящими, но подлинность никнет перед бессмысленностью простого вопроса «А что же будет дальше?» Потому что никакого дальше нет и не будет, а может быть, и никогда не было.