- Эта история — самая настоящая быль, хотя люди превратили ее в сказку, — продолжал говорить Принц тихим голосом. — Произошло это триста лет тому назад… Я позвал, и Лийза пришла ко мне на болото. Я подожду десять лет, и через десять лет я позову тебя. И ты придешь ко мне, я знаю.
(Миккола-Марья Леена, «Анни Маннинен»)
Мне кажется, я уже когда-то смотрела “Carnival of Souls” («Карнавал духов», 1962), но точно теперь уже сказать не могу: многое, и даже очень в прошлом любимое, забывается так плотно, что внезапно всплывающие из памяти отрывки (откуда в них такая особенная отчетливость?) пугают.
Так и тут: смотрела? Когда? Вместе с фильмами Ромеро? С первой, еще английской, версией “Village of the damned”? С хичкоковским «Вертиго»? Вспомнилась даже рецензия Ричарда Броуди в «Нью-Йоркере»: разве читала именно эту? Или просто пробежала глазами что-то похожее, которое потом так и застряло в сознании ложным воспоминанием, наведенной майей? Теперь уже и не скажешь.
Но вчера вечером, когда я рассеянно пробегала глазами все подряд на ютьюбе, фильм включился как-то сам собой, а потом уж я не могла оторваться.
Известно, что «Карнавал духов» вышел в прокат как малобюджетный (очень малобюджетный) независимый хоррор, снятый и всего-то за неделю в естественных декорациях заброшенного павильона в Солт-Лейк-Сити, и главную роль в нем исполнила молоденькая и никому тогда не известная актриса Кендес Хиллигосс. То ли ранние шестидесятые были все же самым лучшим временем, которое когда-либо случалось на земле, то ли вмешалось провидение (Провиденс?), но у Херка Харви, режиссера и исполнителя второй главной роли в фильме, Призрака-Танцора, получился шедевр.
«Карнавал духов» — это очень европейский и очень неореалистический слепок американской реальности, творимой Гинзбергом, Капоте и Апдайком, сделанный до того, как она, эта реальность, превратилась в постмодернистски-переосмысленный Плезантвилль. Когда главная героиня-профессиональная органистка Мэри играет гимны в церкви, и камера уходит вверх, к трансепту храма, кажется, что смотришь раннего Бергмана; когда Мэри несется по улицам незнакомого города, переулки и аллеи в нем выглядят как фон примерно всех дюрренматтовских пьес, вместе взятых; когда она внезапно сталкивается с доктором, у которого лицо Питера Селлерса из «Доктора Стрейнджлава», кажется, что перед тобой неизвестный фильм Кубрика.
Это европейское изящество «Карнавала» (а европейскость тогда простиралась куда как широко, через все страны и континенты) и делает его таким особенным, и задает тот самый канон психодрамы, который впоследствии будет использован и Джорджем Ромеро, и Дэвидом Кроненбергом, и другим Дэвидом – Линчем, и Вернером Херцогом в «Носферату», и многими другими.
Сюжет фильма прост и безупречен: молодая девушка Мэри, поехавшая с подругами на прогулку, становится жертвой автокатастрофы. Она чудом спасается из реки, куда упал автомобиль, а после происшествия пытается жить нормальной жизнью: переезжает в другой город, где заступает на должность органистки в местной церкви, однако же весь строй ее размеренного существования нарушен.
Мэри то и дело выпадает из реальности, становясь невидимой для окружающих, ее мучают кошмары о том, что ее преследует Призрак-Танцор, живущий в озере недалеко от заброшенного павильона развлечений. Этот павильон неотступно ее манит. Мэри перестает справляться со своими обязанностями: она как будто в трансе играет вместо хоральной музыки странные атональные мелодии, из-за чего ее увольняет с должности священник, обвиняя в богохульстве. Мэри пытается уехать из города, предчувствуя беду, но не может его покинуть, и вместо этого неодолимая сила тянет ее в павильон, где Призрак-Танцор вместе с другими привидениями ее губит. В финале рабочие извлекают из озера машину, в которой находят тела трех утонувших девушек, в том числе и Мэри.
Конечно же, зритель быстро поймет, что Мэри мертва с самого начала, и все, что мы видим – это ее скитания в тонких мирах, между реальностью живых и гадесом умерших. Мэри противится смерти, которая уже произошла, но и мир живых, делающий ее невидимой, неслышимой и странной, парадоксальным образом ее отвергает: ее блуждания по залитым ярким солнцем улицам – это головокружительное желание обрести себя и свою целостность, которое так же иллюзорно, как и колеблющийся свет на бледных лицах танцующих фантомов.
Мэри видит своего сумрачного двойника, вальсирующего с Призраком-Танцором, и он, наконец, увлекает ее в воду, в илистую зыбь, откуда родом все они, ундины обоего пола в истлевших платьях: исхода нет, прах к праху. “That is not dead which can eternal lie. And with strange aeons even death may die”.
Удивительно, но финал оставляет ощущение покоя: скитания хороши тогда, когда тебя больше не преследуют демоны.
No comments :
Post a Comment