Сегодня 7 ноября, и вот мой парижский доклад двухгодичной давности (жаль, что так и не удалось его никуда пристроить) об итогах Октября для Кржижановского, который был не-пророком и не-слушателем той самой революции. Вихри враждебные убивали буквы, рождая странные—отчужденные и неестественные—сочетания, и неокантианец Кржижановский внимательно фиксировал и гибель, и появление постфутуристических гомункулусов.

Наверное, правильнее всего будет сказать, что Кржижановский с его неокантианством, любовью к Шекспиру и театру, с его литературоведческими трудами, со странной завораживающей структурностью его то ли очерков, то ли новелл, которые одновременно и путевые заметки, и сократические диалоги, с его романами, в которых хронотоп – лента Мебиуса, переносящая читателя из макропрошлого в микробудущее и наоборот – держался как будто немного в стороне от всего происходящего и при этом удивительным образом был самым активным субъектом литературно-исторического действия. Впрочем, именно отчужденность Кржижановского от непосредственных деталей разворачивающегося раннесоветского нарратива, его стоическое нежелание ассоциироваться с клановостью советского писательства (хотя он и был участником литературного объединения 20-30-х гг. «Никитинские субботники» вместе с Ю. Айхенвальдом, Б. Пильняком, И. Сельвинским, В. Инбер, Корнеем Чуковским и др.) сослужили ему плохую службу, надолго скрыв его имя от читательской аудитории.