Монк, которому сегодня исполнилось сто (вровень с Октябрьской, но созидательнее), стал для меня больше двадцати лет назад голосом музыки, которая рождается из внешне хаотичных нажатий на клавиши, плавного пробега пальцами по гаммам и будто бы презрения к строгой сольфеджистике (естественно, у Монка было классическое музыкальное образование, но девятнадцатилетняя я об этом не знала). Бибоп, твердила я, бибоп, говорил будущий бывший муж Саша, ты только послушай Round Midnight, он же заклинает фоно и поет вместе с ним.
Мы слушали Монка на пластинках из запорожской музбиблиотеки, потом покупали «отличные новые СD-диски» у какого-то заносчивого парня с простудой — вам нравится Монк, дети, это хорошо, насмешливо повторял он.
Апрельская балка пестрела абрикосовым цветом, а в голове звучал надтреснутый монковский “Love Supreme, Love Supreme...”, Монк с Колтрейном, Монк выходил на сцену в своем длинном цилиндре, больше похожим на черный факирский колпак, не обращая ни на кого внимания садился за инструмент, кажется, даже и без обычного поклона публике — и колдовал “Straight, no chaser”. Помню, нас с Сашкой поразило, что в последние годы жизни он как будто выключился — замолчал, не играл, ушел в себя. Он был, конечно, музыкальный юродивый и пророк, великий молчун и диковатый гений, он заставил всех полюбить джаз так, как если бы до него джаз не существовал. Ruby, my dear, my dear. С днем рождения его.
No comments :
Post a Comment