Я давно приметила этого продавца цветов на Рыночной площади: его ряд самый первый, если выходить с Лайон Ярд. Его цветы не перепутаешь ни с какими другими: они стоят, плотно прислоненные друг к другу — всегда сезонные, только местные розы, астры, орхидеи и георгины в самых ослепительных сочетаниях. Мои любимые пудровые розы он обычно ставит на полку, а ценник всегда убирает с глаз подальше — зачем расстраивать покупателя раньше времени (цветы у него дороги), пусть любуется, а там, глядишь, и купит что-нибудь — повод всегда найдется.
Сегодня мы вышли на площадь ранним вечером, когда большинство уже давно свернуло торговлю и закрыло палатки; остался только мясник, который деловито упаковывал не распроданное за день в твердый пластик. Чуть задержались около Гилдхолла — там девушка, похожая на красивого мальчика, пела “Un Bel Di Vedremo”, и вместо девушки виделась, конечно, Мадам Баттерфляй в кимоно. Девушка, или, может, Чио Чио Сан, закончила арию, мы было развернулись уходить домой, как из первых рядов раздалось громкое: «Все по пять фунтов! Пять фунтов! Не проходите мимо! Пять фунтов за все!»
Наш цветочник носился по своему разноцветному пространству, в его руках мелькали поздние почти бурые гладиолусы и прозрачные яркие альстромерии, звездчатые астры и рыжие лилии — он за секунду вытаскивал их из пластиковых горшков, стряхивал с них воду (преимущественно на себя: клетчатая рубашка была мокрой, хоть выжимай), полудвижением заворачивал в коричневую плотную бумагу, принимал деньги, благодарил кивком — и при этом не переставал выкрикивать «пять фунтов! пять фунтов!», и звучало так, как будто это и не про фунты вовсе, а про пиастры. Дорогущие цветы уходили с этого стихийного аукциона за минуты, когда я заметила в дальнем углу огромные желтые и рыжие розы — растрепанные, они понуро стояли в вазе и, по-моему, вяло переругивались (не берут, собаки; всех берут, а нас нет). Я потянулась за ними: самая угрюмая и огромная злобно уколола мне палец.
Схватила и прижала к себе, встала в очередь к цветочнику (чуть не толкнула стоящую впереди девушку с фрезиями: еще немного, и она сказала бы мне хмуро: «Женщина, где Алиса? Позови»), нашла пятифунтовую купюру (новенький пластик, глянцевый Черчилль), протянула продавцу розы не без внутренней борьбы — завернул, упаковал, убаюкал, отдал мне. Л. пробормотал: «После такой распродажи ему понадобится килограмм мятных леденцов для восстановленья голоса».
Пока шли домой, розы немного вылезли из кулька и вдруг начали сильно и нежно пахнуть: их вкусный, почти съедобный аромат не таял в сыром воздухе.
No comments :
Post a Comment