Вообще-то, я давно боюсь летать. Не до дрожи в коленках, конечно, но боюсь — после нашего малоудачного венского приземления три года назад (разворот London Review of Books со статьей «о мрачном классике Гарди», лежавший на коленях у Л., так и вбился накрепко в память: когда самолет резко взмыл вверх после почти полного соприкосновения с землей, убористые строчки на страницах противно запрыгали) страх окреп и надсадно буравит голову каждый полет. Вот и сегодня все шло своим чередом, я привычно приготовилась бояться при снижении (Андрей Т не был трусом: он просто ратовал за разумную осторожность, да), когда все смешалось при взгляде в иллюминатор: самолет подлетал к Лазурному берегу, и я не поверила глазам — оранжево-белое крыло Изиджета тонуло в такой ослепительной синеве, что стало больно смотреть, и это было не небо, а море. Море росло и приближалось, и крошечные белые силуэты кораблей, лодок и яхт в нем выглядели как мультипликация Миядзаки с его любовью к ярким, чистым и сияющим, прозрачным краскам. Изиджет как-то плавно и очень медленно подлетел к берегу и как будто бы приземлился на пляже среди пальм, и это была Ницца.
Ницца дана людям для того, чтобы они знали, что бывает красота легко усваиваемая, красота, которая не нуждается в объяснениях — просто идеальный райский пейзаж, солнце, море, пальмы и горы вдалеке. Сегодня здесь была настоящая летняя жара, +28, и после дождливого Лондона кажется, что ты прилетел не на юг Франции, а прямиком в вечный июль.
Мы живем недалеко от площади Гримальди: отель старый и приятный, с тенистым патио — его нужно пройти, чтоб попасть в соседний холл, там стимпанкерский лифт с ар нувошной лязгающей дверью и крошечная кабинка в зеркалах, а окно в номере выходит на островерхую белокаменную церковь: вечером она отбрасывает на улицу длинную звездчатую тень. На соседней улице играет музыка, и здесь легко и празднично.
No comments :
Post a Comment