Пока писала заявку на парижскую конференцию (хочу выступить с послереволюционным С. Кржижановским), вспомнила, как главный его исследователь В. Перельмутер написал о «выученной московскости» Кржижановского: как известно, писатель переехал в Москву в 1922 г. и поселился в крошечной комнатке по адресу Арбат, 44, и с этого и началась его москвиана. Кантианец Кржижановский развиртуализировал московскую Ding an sich, упорно и последовательно изучая город, который менялся и расширялся на его глазах; он превратился в московского бытописателя, противоположного Гиляровскому, когда весь пережитый опыт индуцируется вовнутрь, а не вовне. Москва Кржижановского распадается на монады, которые он потом собирает в новый калейдоскоп, и так рождается серия очерков «Штемпель: Москва»: «Здешний человек, homo urbanus, — пишет в них Кржижановский, — существо, ассоциирующее по смежности: самая увязка и стройка города учит людей, в него включенных, строить и связывать речь и мысль так, и только так».

Становится понятно, почему Кржижановский нравился коренному москвичу Белому: словесные эманации в описаниях городов и штейнерианская игра с ними куда как последнему близки.

Я узнала это узнавание Кржижановским Москвы и в своих переживаниях любви к Кембриджу: хотя в ней, этой любви, нет ничего принужденного, однако и в моем сознании она претворяется в очень похожую в своей словесной мозаичности герметичную идею.